Гермиона повернулась, в глазах её отразилось сожаление и, даже, некоторое беспокойство.

— Прости, я должна…

— Конечно, иди к ней, — сказал он, привлекая Гермиону к себе и оставляя поцелуй на её лбу. — Мы что-нибудь придумаем…

Погладив его по щеке, она соскользнула с кровати и умчалась в соседнюю комнату. Люциус вздохнул.

Совершив свой утренний туалет, он вскоре и сам отправился к дочери. Гермиона уже кормила её кашей, приготовленной, судя по всему, не очень удачно, потому как Роза капризничала. Сама же Гермиона, ещё не умывшаяся, взлохмаченная сидела перед ней в своей измятой ночной сорочке из-под которой, выглядывали её голые коленки сине-фиолетового оттенка, что красноречиво напоминало об их недавнем страстном соприкосновении с каменным полом подвала. Уголок губ у Люциуса дрогнул.

— Иди, я покормлю её, — сказал он, подходя к Гермионе.

— Спасибо, — только и выдохнула она, вручая ему тарелку и ложку, и сейчас же убежала из комнаты прочь.

Люциус попробовал кашу. Она и правда была как никогда отвратительной на вкус — за всё это время Гермиона так и не научилась её правильно готовить, а потому, взяв дочь на руки, он отправился вместе с ней в кухню.

Когда же Гермиона, приведя себя в порядок, спустилась через полчаса в столовую, Люциус, приготовив новую кашу, уже накормил Розу, и сел завтракать сам. Гермиона не ожидавшая, видно, что он так быстро справится со всем, застыла в дверном проёме в некотором изумлении: на столе дымился омлет с беконом и тосты; он даже выжал ей апельсиновый сок.

— Завтрак подан, моя госпожа, — сказал он, взмахнув палочкой, и стул её приветливо отодвинулся от стола.

Люциус полагал, что Гермиона выразит сейчас что-то вроде восторга и восхищения, но вопреки ожиданиям, лицо её вдруг скривилось, покраснело, а из глаз ручьём брызнули слёзы.

— Я плохая мать, Люциус! — воскликнула она, утыкаясь в ладони; Люциус невольно закатил глаза. — Я ужасная мать! Я даже не умею толком готовить чёртову кашу!.. Даже ты умеешь!

— Ну, ещё бы я и это не умел…

— Но я должна! — она рухнула на стул. — Это моя обязанность!.. А чем я занималась вместо этого целый год? Варила никому не нужные зелья в лаборатории — это-то, конечно, я делать умею! — пока с моим ребёнком днями и ночами сидел какой-то… какой-то…

Она не смогла договорить, разрыдавшись ещё сильнее.

— Ну-ну, — Люциус поднялся со своего стула, с небольшим сожалением покосившись на остывающий бекон, и взял Гермиону за руки. — В конце концов, всё уже позади…

— Люциус, ну почему я даже не почувствовала? — она возвела на него полные страданий глаза. — Я должна была понять, что рядом с моим ребёнком существо, которому нельзя доверять! А если бы он что-нибудь сделал с ней? А если бы… она приказала ему?

— Нет-нет, не думай даже об этом, — прошептал Люциус; в действительности он и сам вот уже два дня отгонял от себя эту назойливую мысль. — Ты не виновата, Гермиона. Ты не могла знать… Да и я не мог.

Кулак его сжался, но он подавил гнев — в этой комнате итак сейчас было слишком много эмоций, а потому он просто прижал Гермиону к себе, принимаясь гладить её по голове и плечам, и она, обхватив его, стала понемногу успокаиваться.

— Вот так, — приговаривал Люциус. — Ты хорошая мать, Гермиона… С Розой всё прекрасно. А кашу я тебя варить научу, там ничего сложного — всё дело в пропорциях ингредиентов; полагаю, твоя докторская степень по зельеварению поможет тебе освоить этот нелёгкий процесс, но, если что, мы всегда можем пригласить на консультацию Северуса… Думаю, он будет счастлив.

Гермиону снова затрясло, вот только уже от смеха.

— Да и потом, — с улыбкой, накручивая её шелковистый локон на палец, продолжил он, — тебе совсем не обязательно уметь готовить никакую кашу, достаточно и того, что у тебя прекрасно получается мясо для меня, а кашу я как-нибудь приготовлю и сам.

— Ах, Люциус! — вздохнула она, вновь возведя на него глаза, и хотя они ещё были влажными, в них уже не было прежнего отчаяния. — Спасибо…

Склонившись над ней и поцеловав её распухшие от слёз губы, он прошептал:

— Как ты там вчера сказала мне? «Именно так оно и работает — брак».

Прикрыв глаза, Гермиона лишь кивнула, и Люциус опустился на свой стул, принимаясь наконец за бекон.

— Прости за такое утро, — произнесла она, беря в руку тост, который он уже намазал её любимым абрикосовым джемом.

— Я рад, что ты высказала всё это, — вздохнул Люциус. — В конце концов, мы теперь и правда сами по себе… Без прислуги будет, конечно, нелегко.

— Я буду теперь сидеть дома, — уверенно сказала Гермиона. — Ты прав, наукой я могу заниматься и в поместье, и может быть потом, когда мы что-нибудь придумаем…

— Конечно, — кивнул он. — Всё будет только так, как ты пожелаешь.

В следующий момент в открытую форточку влетела министерская сова, которая опустилась перед Люциусом на стол, прямо рядом с его тарелкой, отчего он поморщился. Когда же он отвязал письмо у птицы от лапы, та схватила клювом остатки его бекона и сейчас же удалилась прочь.

— Наглая птица! — скрежеща зубами, произнёс Люциус, яростно вскрывая конверт тем же ножом, которым только что резал свой улетевший за пределы поместья завтрак.

Мысли о беконе у него сейчас же, правда, рассеялись, стоило ему только вчитаться в текст. На несколько мгновений в столовой повисло молчание, и Люциус с волнением взглянул на Гермиону.

— Они поймали её, — только и сказал он.

***

Спустя два часа Люциус уже сидел в Министерстве магии в штаб-квартире в комнате ожидания. Прошлой ночью Алонзо, не выдержав видно напряжения и испугавшись неминуемых последствий, раскрыл мракоборцам местоположение Нарциссы. Она оказалась у себя дома, под прикрытием эльфийских чар. Помимо неё и Луиса там был найден также Фрэнк МакКиннон. В момент прибытия мракоборцев он был уже в бессознательном состоянии, со сломанной шеей и возможно бы умер, не окажи они ему своевременную помощь, а потому жизни его теперь уже ничего не угрожало, и он был отправлен в Мунго.

Люциус же прибыл в штаб-квартиру, дабы лично допросить Нарциссу. Это была его настоятельная просьба к министру магии, который выполнил её в качестве исключения. В отличие от Миреллы, Нарцисса на встрече с ним не настаивала, да и вообще не собиралась признаваться никому и ни в чём, а потому перед их «свиданием», — Люциус знал, — её должны были напоить веритасерумом, что тоже было не вполне правомерно, согласно существовавшим в настоящее время в магической Британии законам, но Кингсли выписал мракоборцам на это особое разрешение.

Наконец дверь отворилась, и министр показался на пороге собственной персоной.

— Она пришла в страшную ярость, когда узнала, что мы собираемся дать ей сыворотку правды, — сказал он. — Нам пришлось её связать и напоить силой.

По лицу Люциуса прошла судорога, он, однако, ничего не сказал.

— Если ты готов, — добавил Кингсли. — Лучше пойти сейчас, дабы не пришлось повторять эту процедуру ещё раз…