— Мракоборцы! — прошептала Гермиона, не веря своим глазам. — Они… живы!

Поражённый, Люциус выпрямился и подошёл к ней, наблюдая за тем, как двенадцать лежащих на полу мужчин, которых оба они считали мёртвыми, один за другим, начали приходить в себя.

— Они живы, Люциус! — повторила она, хватаясь в порыве эмоций за его изрезанную ладонь.

Люциус вздрогнул, и она обернулась в испуге, обнаруживая, что он неотрывно смотрит на неё. Серые глаза его казались сейчас такими яркими на залитом кровью лице.

— И мы тоже, — произнёс он, прикасаясь пальцами к её растрёпанным волосам. — Мы тоже живы, Гермиона.

Не в силах ответить что-либо, она лишь закивала, и Люциус прижал её к себе, вздыхая и оставляя поцелуй на её лбу.

========== Глава 23. Рассвет ==========

Когда-то она слышала, что закаты на Санторини — это восьмое чудо света. Что громадное горячее Солнце медленно тонет здесь по вечерам в прохладных водах Эгейского моря, распыляя свои искрящиеся золотом лучи по полотну темнеющего небосклона до тех самых пор, пока их не пожрёт мрак. Потому она приехала сюда на исходе знойного лета посмотреть на этот закат, сама не зная зачем. Вообще-то она не очень любила закаты, да и к солнцу никогда не испытывала влечения, — оно нравилось ей больше осенним — укутанным в плотный дым серых облаков и утешающих её душу туманов. Однако теперь она была здесь — недвижно стояла подобно изваянной из мрамора Венере, на самой вершине холма у белоснежных стен, обводя равнодушным взглядом спускавшиеся к морю голубые крыши кикладских домов.

Ей было не интересно то, что она видела. Ей было смертельно скучно. Она буквально заставляла себя смотреть на это глупое неугомонное солнце, не уставшее за миллионы лет источать свой жар, в то время как светило озарявшее её собственный путь, покинуло её навсегда, уступив место одной лишь ночи — бесконечной и тёмной.

Но вот солнце закатилось; последний луч его скрылся в пучине морской, на небе засеребрились звёзды и обманчиво яркая луна, бывшая в сущности лишь отраженьем скрытой за телом Земли огненной громады.

Он был похож на это солнце. Как же он вымотал её за все эти годы, как изнурил… Она отдала ему всё; она возложила на алтарь его царственности всю себя, уподобившись луне, не источавшей собственного света, но лишь отражавшей его безжалостный испепеляющий огонь. А он, подобно жадному языческому богу, не удосужился даже оценить её подвиг, её акт чистого самопожертвования, кощунственно разрушив в конце концов всё, что единило их до самого основания, не оставив ей ничего.

Покинув смотровую площадку, она медленно пошла вниз с холма среди пышности цветущих бугенвиллий, обретших в ночном сумраке странные очертания неведомых морских созданий, которые тянули к ней свои длинные щупальца. Когда же она вернулась в богатый гостевой дом, где жила эти дни — спать ей ещё не хотелось, а потому она направилась в небольшую ресторацию подле, наполненную в этот час другими завершавшими свой плотный греческий ужин постояльцами.

Сев за единственный свободный столик, рассчитанный на двоих, и не спуская глаз с подрагивающего в стеклянном подсвечнике пламени свечи, она заказала вина, хотя никогда не любила и его. Она не любила чувствовать себя во хмелю, но сегодня ей хотелось — люди говорили, что это помогает притупить остроту воспоминаний и сожалений, которых теперь в её душе было слишком много.

Высокий молодой грек с широкими густыми бровями и по-юношески пухлыми губами принёс наполненный бокал, скользнув нежной улыбкой по её лицу. И она прочитала в ней скучное для себя восхищение. Она ещё была хороша собой, бесспорно, и знала об этом. Вот только какой ей был от этого прок?..

— Прошу прощения, милочка, — внезапно, едва она успела приложить прохладное стекло к губам, почти над ухом у неё раздался чей-то отвратительный скрипучий голос. — Все места заняты, а у меня сон никак не идёт. Вы бы не были сильно против, кабы я сел подле вас?

Она метнула в нарушителя её величественного одиночества возмущённый взгляд, обнаружив перед собой маленького дряхлого старичка, такого древнего, что вместо кожи лицо его покрывал, казалось, измятый пергамент.

— Конечно, — выдохнула она вопреки всему — она была так воспитана.

— Спасибо, спасибо! — расплылся в улыбке тот и с весьма неожиданным проворством обошёл стол, опустившись в кресло напротив, боком к ней.

Прикрыв глаза, она лишь вздохнула и сделала наконец глоток вина, почти не чувствуя его вкус. Настроение у неё было испорчено окончательно.

— Чудный вечер, не так ли? — проскрипел вдруг старик и она, вздрогнув, уставилась на него с удивлением.

— Простите, но у меня нет сейчас желания разговаривать с кем-либо. Я не против, чтобы вы сидели здесь, но составить вам компанию я к несчастью не могу.

— Ох, какая! — фыркнул тот. — Ну что ж, посидим, стало быть, в молчании.

Она ничего не ответила. Только сделала ещё один глоток, покрупнее.

— А всё-таки вечер прекрасный! — снова воскликнул он, запрокинув голову и принявшись рассматривать усыпанное звёздами небо, видневшееся сквозь промежутки увитой цветами перголы. — И как же это любопытно созерцать вселенную вот так, из самой её сердцевины. Проблемы сразу улетучиваются куда-то, становятся незначимыми… Человеческая жизнь вообще забавная штука, не находите? Столько томлений и терзаний, а итог всё равно один — все мы, в конце концов, возвратимся туда, откуда пришли, став частью этого громадного безразличного мира, который всегда был до нас и продлится ещё неисчислимо после…

Она тяжело вздохнула.

— Что вселенная, когда мы живём здесь и сейчас и чувствуем то, что есть, а не все эти ваши… неисчисляемые бесконечности.

— А это, милочка моя — эгоизм чистой воды. Хотя я и понимаю вас: в молодости редко у кого возникает желание подумать о вечном.

— В молодости, — хмыкнула она. — Было бы здесь чуть светлее, и вы бы убедились, что я отнюдь уже не так молода, как может показаться в этом обманчиво приятном сумраке, — она снова отпила. — В том-то и дело: была бы я молода…

— Мне не нужен свет, дабы видеть, что вы сами себя похоронили уже заживо. А стоил ли тот человек подобных жертв?..

Она промолчала, не потому что не хотела отвечать, но потому что и сама не знала ответ.

— Развод, да? — вновь спросил старик, и в интонации его послышалось весьма неуместное ликование.

— Думаете, что всё знаете? — губы её расплылись в презрительной усмешке; она отставила от себя бокал.

— А почему бы, в общем-то, и нет? — он с молодецким вызовом закинул ногу на ногу и, взглянув на неё в упор, протянул через стол руку: — Керберос Калогеропулос, миллиардер, меценат, почти вдовец… снова.

— Почти вдовец? — изумилась она. — Это как позвольте спросить? И что значит это ваше «снова», должна ли я принять это как угрозу?

Руку его она так и не пожала. Керберос сипло рассмеялся и вновь сел ровно в своём кресле.

— Ох уж эти британки. Ничего не понимаете в юморе!

— Ох уж эти старые греческие развалины — песок уж сыплется, а всё претендуете на звание особо ценных изваяний!