Гермиона понимала, что проникновение в чужой разум, да ещё и подверженный разрушению со стороны деструктивного заклятия, мог быть опасным прежде всего для самого легилимента, однако мысль эта всё ещё не давала ей покоя. И какова же была её радость, когда в монографии одного шведского колдомедика, посвящённой реабилитации пациентов страдающих расстройствам психики после интенсивного воздействия заклятием Империо, она обнаружила описание его опыта проникновения в разум одной своей пациентки с помощью легилименции. В монографии колдомедик ограничился, правда, лишь несколькими предложениями, в которых рассказывал, что сознание женщины, долгое время находящейся под заклятием Империо при проникновении в него с помощью заклятия Легилименс характеризуется полной открытостью, неспособностью сопротивляться чужой воле и заторможенностью реакций на любые импульсы, но Гермионе хватило и этого.
На следующий же день она отправила автору монографии письмо, где описала ситуацию произошедшую с Роном и попросила как можно подробнее рассказать о своём опыте применения легилименции к его пациентке. На удивление Гермионы, ответ пришёл к ней уже на следующий день. Колдомедик прислал ей весьма развернутое послание, в котором рассказал, что пациентка, описанная в монографии является его собственной сестрой, с которой они практиковали легилименцию ещё до того, как та была похищена на Ближнем Востоке во время одной из своих миротворческих миссий и провела несколько лет в плену, где регулярно подвергалась воздействию заклятия Империо. По его словам, после вызволения из плена женщина вернулась домой полностью лишённая свободной воли, вплоть до неспособность справляться с собственными физиологическими потребностями, в связи с чем колдомедик и начал пристальное изучение пациентов с подобным недугом. Он также писал, что применение легилименции дало в отношении неё наилучший результат, который достигнут был, однако, в ходе многолетней кропотливой работы с её сознанием и обусловлен был во многом наличием между ними особой родственной и ментальной связи.
Колдомедик рассказывал, что пробовал применять легилименцию и к другим своим пациентам, но отсутствие этой самой связи, не позволяло ему работать с их разумом столь же эффективно. Он также отмечал, что у людей, пострадавших от заклятия Империо, сознание было не столько разрушено, сколько атрофировано, а потому проникновение в него осуществлялось достаточно легко. В связи с чем, он выразил опасения относительно того, что в случае с Роном картина могла быть прямо противоположной, поскольку его разрушенное сознание, судя по всему, напротив, характеризовалось чрезмерной агрессией.
Полученная информация так взволновала Гермиону, что первым же делом, она бросилась писать письма Северусу и доктору Шафику. Предостережения шведского колдомедика о сложности проникновения в разум Рона не отпугнули её, а, напротив, утвердили в её голове мысль о необходимости осуществления этой манипуляции. Впервые за долгое время Гермиона ощутила настоящее воодушевление. В ситуации, казавшейся ей столь безвыходной, она узрела наконец пусть и слабый, но всё же огонь надежды, который не могла упустить просто так. Вот только реакции доктора Шафика, Северуса, а впоследствии и Люциуса на всё это, были не столь же радужными как её собственная.
Доктор Шафик, например, категорически был против подобного вмешательства в сознание своего пациента, мотивировав это тем, что в официальной колдомедицине, подобные методы воздействия совсем не приветствовались и считались этически некорректными.
Северус, говорил о том, что восстановление разрозненных частей памяти Рона посредством легилименции если и было возможным в теории, на практике же, представляло, вероятно, весьма и весьма нелёгкую задачу, сопряжённую с огромным количеством препятствий, таких, например, как инерция запущенного процесса. Возможность регулярного «отката» в ходе подобного лечения, по его мнению, превышала потенциальный успех.
Люциусу же в целом и вовсе было всё равно, каким именно методом в конце концов будут лечить мистера Рональда Уизли. Единственным его условием, которое он поставил перед Гермионой, было только то, что она не должна была даже думать о возможности заниматься этим процессом сама.
И, тем не менее, Гермиона не была бы Гермионой, если бы не боролась за возникшую в её голове идею до конца. Долгими уговорами она всё же убедила Люциуса обсудить с доктором Шафиком возможность применения заклятия Легилименс в процессе лечения Рона, под их личную ответственность. Без согласия семьи сделать это, конечно, было нельзя, а потому Гермиона попросила Джинни организовать ей встречу с Молли и Артуром, в надежде получить их разрешение на лечение Рона с помощью легилименции.
Самой же главной проблемой в сложившейся ситуации оставалось только то, что на примете у Гермионы пока не было человека, который смог бы взяться непосредственно за лечение Рона. В больнице Святого Мунго, врачей которые бы согласились осуществлять этот процесс, конечно же не нашлось, а Северуса, который был наиболее всех подкован в вопросах легилименции, Гермиона просить о таком не смела.
Как бы там ни было, но спустя несколько дней, в доме Поттеров в Годриковой впадине, в небольшой гостиной собралось внушительное количество гостей, которые пришли сюда ради одной единственной цели — обсуждения возможности исцеления Рона.
Гермиона очень волновалась перед этой встречей. Накануне она даже не смогла сомкнуть глаз, вспоминая то, с какой горечью на неё взглянула Молли, встретившаяся им с Люциусом в коридоре больницы Святого Мунго, при их последнем посещении Рона. Видели они друг друга издалека. Женщина как раз шла в палату к сыну, а Гермиона и Люциус выходили из кабинета его лечащего врача. Гермиона помнила, как Молли застыла на мгновение у двери, уже взявшись за ручку. Каким тяжёлым взглядом смерила она Люциуса, обменивающегося на прощание с доктором Шафиком неформальной шуткой, как пронизывающе посмотрела Гермионе в глаза. Лицо Гермионы тогда невольно вспыхнуло и она инстинктивно, как ребёнок схватилась рукой за мантию Люциуса, будто бы желая найти укрытие от этого взгляда.
Молли скрылась в палате Рона, а Гермиона ещё долгое время в тот день не могла найти себе места, и вот теперь, ей предстояло вновь встретиться с ней. Встретиться лицом к лицу с матерью, испытывающей боль за страдания своего ребёнка. С матерью, которая во всём случившемся до сих пор винила только её.
Когда Гермиона с Люциусом и Северусом прибыли в Годрикову впадину, в доме Гарри и Джинии собралось уже практически всё семейство Уизли. Помимо Молли и Артура, здесь были Джордж и Перси со своими жёнами, Билл, который пришёл сегодня без Флёр, поскольку та осталась приглядывать за детьми. Из Румынии даже приехал Чарли. И, когда все они устроились в гостиной на диванах, креслах и принесённых из столовой стульях, в камине сверкнула зелёная вспышка, и из него с весьма надменным видом вышла Лаванда.
Её появления здесь, вероятно, никто не ожидал, потому как и без того негромкие разговоры в момент стихли. Гарри левитировал для неё из соседней комнаты стул и она, ни с кем не перекинувшись и парой слов, заняла место в дальнем углу комнаты. После этого в доме Поттеров воцарилась полная тишина, и глаза всех собравшихся обратились наконец в сторону одного единственного человека.
Человеком этим была Гермиона, отчего её сразу же бросило в жар. Глаза всех этих, когда-то родных ей людей, были наполнены теперь разными чувствами. Было в них и презрение, и недоверие, и разочарование, но более всего выделялось ожидание. Тяжелое, натужное ожидание скрывающее слабую, но такую необходимую всем им надежду. Надежду на то, что их любимого сына, брата, друга, можно было ещё вернуть.
