— Это я во всём виновата! — отчаянно воскликнула она. — Только я!

— Гермиона, — прошептал Люциус, — ты не могла знать…

— Миссис Малфой, вы же обещали мне, что не будете принимать всё столь близко к сердцу, — нервно произнёс доктор Шафик. — Пожалуйста, пройдите в мой кабинет. Я сейчас дам вам успокоительное…

Люциус, который уже снова стал самим собой, отвёл Гермиону в кабинет врача, и тот протянул ей склянку с зельем. Гермиона покорно выпила содержимое до дна.

— Как вы догадались? — удивлённо спросил доктор Шафик, когда она немного успокоилась.

— Я не знаю, — всхлипнула Гермиона. — Эта его фраза о том, что он хотел забыть меня… Он так горько произнёс её в ту ночь. Она так врезалась мне в память! А ещё я… Я просто знала, что никакое заклятие не попадало в Рона во время битвы за Хогвартс. Он был абсолютно нормальным, ровно до тех пор пока я…

Она не смогла договорить и, уткнувшись лицом в грудь Люциуса, разрыдалась ещё сильнее.

— Ну что ж, по крайней мере, мы теперь знаем, что с ним произошло, — вздохнув, сказал доктор Шафик. — Заклятие Обливиэйт нанесённое на себя может иметь множество последствий. В случае с Локонсом, в которого оно ударило из неисправной палочки — полностью стёрло ему память. А в той модификации, которую хотел сотворить с собой мистер Уизли, казалось бы и вовсе не сработало. На самом же деле оно подействовало, но совсем не так, как Рональд того хотел…

— Получается, его одержимость Гермионой все эти годы была ни чем иным, как результатом неправильно наложенного Обливиэйта? — спросил Люциус, протягивая Гермионе свой шёлковый платок с вышитой в углу монограммой. — Какая жестокая ирония…

— Полагаю, что так, — кивнул доктор Шафик. — И, кроме того, это объясняет, почему именно Обливиэйт он хотел наложить на вашу жену.

— Доктор Шафик, — обратилась к нему Гермиона, комкая в своих обессиленных от горя руках платок Люциуса. — Возможно ли, что зная причину, нам удастся найти лечение?

— Боюсь, миссис Малфой, процесс уже слишком запущен. Вероятно, если бы Рональд поступил к нам ещё тогда, восемь лет назад, нам бы удалось что-то сделать, но теперь, когда сознание его уже раскололось…

Колдомедик развёл руками.

***

Была поздняя ночь. Гермиона лежала в темноте на своей кровати в поместье. Люциус уже спал, а она не могла сомкнуть глаз. В голове раз за разом возникало лицо Рона. Гермиона вспоминала школьные дни. Их первую встречу в Хогвартс-экспрессе, начало дружбы, первый поцелуй, первую ночь… Тяжёлый выбор, которой она сделала восемь лет назад, не найдя в себе сил, продолжать ему лгать. Гермиона и подумать не могла, на что натолкнёт Рона это её, принятое, на самом деле, в порыве глубокого отчаяния, решение. А может быть, ей тогда было уже всё равно?

Гермиона до сих пор хорошо помнила, какой одинокой и несчастной она чувствовала себя в то время, какой потерянной была после войны. Как её мучили кошмары, и как страдала она от того, что они с Роном совсем перестали друг друга понимать.

Рону тоже было нелегко. Теперь Гермиона думала, что ему, возможно, приходилось даже тяжелее, чем ей, хотя война надломила их всех. Стремительно ворвавшись в их жизнь, она отняла у них что-то очень важное — пришлась на самый разгар юности, заняла в их душах совсем не предназначенное ей место.

У Гермионы война отняла ещё и возможность спокойно закончить Хогвартс, отчего она до сих пор ощущала себя будто бы обворованной. Последний год своего обучения она вынуждена была провести не за партой со стопками книг, готовясь к экзаменам, размышляя о цвете выпускной мантии и выборе дальнейшей профессии, как она того всегда желала, но в походе, единственной целью которого было выживание.

Гермиона прекрасно справилась с поставленной задачей. Она выжила, но спустя месяцы после финальной битвы, когда эйфория от победы прошла, а на плечи опустилось долгое и тяжёлое похмелье, она обнаружила, что больше уже не умеет ничего, кроме как выживать и воевать. Не без удивления, Гермиона поняла, что мирная жизнь оказалась совсем не такой лёгкой, как она ожидала, а навешанный на неё ярлык — «героиня войны», был не более чем красивым определением, маской, за которой она безуспешно пыталась обнаружить саму себя.

Нечто подобное ощущал и Рон. После войны в душе его осталась громадная чёрная дыра, которую он старался заполнить хоть чем-нибудь. Брак с Гермионой представлялся ему самым очевидным решением всех проблем. Именно она оставалась в то время его единственным ориентиром, тогда как её собственным ориентиром — непоколебимым оплотом истины, которую Гермиона так отчаянно искала, по-прежнему был Хогвартс. Вот почему она вернулась туда.

В стенах Хогвартса она надеялась найти своё спасенье — некий, волшебный источник, который позволил бы ей вновь обрести саму себя, ощутить выбитую из-под ног почву. И как ни странно, именно там она такой источник себе и нашла. Им стал Северус Снейп — чудом выживший профессор зельеварения, к которому Гермиона испытывала сперва безграничную благодарность и уважение, взрастив впоследствии из этих чувств нечто гораздо большее, нечто, позволившее ей двигаться дальше.

Рон же продолжал цепляться за неё, как утопающий за хилую ветвь. Он душил её, тянул назад в это чёрное болото, из которого она выбралась с таким трудом, а она не могла удерживать его и дальше. Она была так сильно ослеплена собственными переживаниями, так одержима идеей спасти Снейпа, что предпочла просто отвернуться от него.

И вот, спустя годы, Гермиона наконец узнала цену этого решения — Рона, которого она когда-то знала и любила, на этой Земле больше уже не было. От него осталась лишь оболочка, и самым невыносимым для Гермионы стало осознание, что произошло это только по её вине.

Чувство это обрушилось на плечи Гермионы неподъёмной глыбой. Вина её была так тяжела и так страшна, что в последующие дни она физически ощущала, как спина её горбится, а колени подгибаются, всякий раз при мысли о ней.

Гермиона перестала спать, почти ничего не ела, не могла ничему больше радоваться. Люциусу она, до поры, старалась не показывать этого, зная, что он будет злиться, а он и не мог наблюдать тех самоистязаний, которым день ото дня она подвергала себя, потому как слишком сильно в последнее время был загружен работой, слишком поздно возвращался домой.

Так прошла неделя, пока одним утром Гермиона не упала в обморок посреди большого зала поместья, полностью раздавленная, своей виной.

Когда Гермиона пришла в себя, первым, что она увидела, были испуганные глаза склонившегося над ней Люциуса. Мистер Бэгз сорвал его с важного совещания. Гермиона лежала уже на кровати в их спальне. Рядом находился врач. Он осматривал Гермиону, задавал ей какие-то вопросы, а она просто лежала, обратив свой невидящий взгляд в потолок. Из глаз её сами собой текли слёзы, и она думала только о том, что уже не знала, как жить дальше.

— Мистер Малфой, — произнёс вполголоса колдомедик, уже в дверях. — У неё нервное истощение. Ко всему прочему, я полагаю, что она плохо спит и мало ест. Очевидно, что ваша жена последнее время пребывает в крайне опасном для её собственного здоровья и здоровья ребёнка состоянии. Если так продолжится, то я не гарантирую вам…

— Хорошо, я всё понял, — раздражённо оборвал его Люциус и, протянув колдомедику руку, добавил, уже более спокойно: — Спасибо вам за всё…