– Немец – это враг! Не верю с этого места в классовую солидарность. Этого я немцам уже никогда не прощу!

Матрос опять же рывком, с усилием, повернулся и некоторое время смотрел сквозь Отрощенко, слепо шаря пальцами левой руки по воздуху. Потом заговорил тихо-тихо:

– Вот и дочка твоя очень сильно удивится. Скажет: "Папа, давно кончилась война. Почему ты все еще так не любишь их?" А ты руки опустишь: вот как ей объяснить?

– Откуда знаешь? – Отрощенко с шумом втянул воздух.

– В книге прочитал, – без улыбки отозвался матрос.

– Еще скажи – в Книге Судеб! Как про старика Хоттабовича.

Хмыкнули вокруг, иные ухмыльнулись даже, но никто не засмеялся. Матрос тоже не засмеялся, а подобрал разбитую самозарядку СВТ, отомкнул от нее широкий штык и принялся добытым из кармана мелким брусочком острить лезвие, явно заставляя себя двигать руками плавно.

В тот же день полковник Владимир Исидорович Живлюк приказал найти минометную батарею, сильно досаждавшую полку. Вышли ночью целым взводом, немцы такой наглости не ждали. Они тогда считали, что русские разгромлены, бегут. И война закончится быстро – ну там неделя еще, самое большее, две. А тут Сергей Отрощенко, у которого все горячая пыльная дорога из памяти нейдет, а тут матрос – оловянные глаза, да и кроме матроса десятка три таких выгоревших… Перебили минометчиков, ни одного в живых не оставили. Взяли минометы ротные, пятидесятимиллиметровые, маленькие, как игрушечные.

Когда тащили к себе, по пути услышали: в деревне куры орут. А немцы теперь уже на ночь по хатам не разбегались, по блиндажам сидели, стереглись. Если куры орут, значит, вылезли из блиндажа "курощупы". Тогда взвод понес дальше к себе добытые минометы, а трое пошли в село, глянуть что за шум.

Увидели: немец один у забора на часах стоит, а второй по двору кур ловит. И тем штыком заточеным ударил матрос так сильно, что перебил немцу хребет, и повисла белобрысая арийская голова на коже, ровно у вурдалака. Только не испугался никто, и потом никому ничего такого не снилось: худшего навидались.

Подождали, пока второй фриц задом до забора допятился, мешок с курами дотащил. Тут ему Сергей с Лешкой Куровым вещмешок на голову, и лямку затянули. Немец орать не осилил. Хрипел да ногами сучил только. Так и привели немца вместе с оружием, со всем добром, голова в мешке, на веревочке. Сдали начальству, а сами повалились на брезент как в колодец: без снов до утра.

Утром кур сварили, немца собирались в тыл отправить. Но дошли слухи – а и проверять же нечем – что взят Новоград-Волынский, и что немцы даже чуть ли не у Шепетовки. Так что застрелили "курощупа" на обочине, бросили, как собаку. Разве начальник штаба в документах пометил – а то, может, и не успел.

Ушли машины в сторону Проскурова, на единственную в здешних краях магистраль. Потом свернулась пехота. Потом пролетали бомбардировщики с крестами – уже никакого желания вникать, различать, вчитываться в ситуацию, что-то делать.

Перелистать и забыть!

Последними уходили оставшиеся в дивизии танки. Восемь штук. Один, как обычно, не завелся, тросом дернули… Где-то такое уже видел. Что-то такое помню…

Вокруг на броне люди, лиц которых я не хочу узнавать, имен которых не хочу помнить и в судьбы которых не хочу погружаться. Сейчас правы не чистые, ласковые и уникальные, а закопченые, злые и одинаковые. Их время.

– Время, – захрипела рация в головном танке. – Привал.

Переговорное устройство отлетело то ли вчера, то ли третьего дня, так что ласковый толчок механику между лопаток:

– Серафимыч, в тень, хоть поедим.

Танки расползлись под елки, березы – кто куда, лишь бы не на одной линии. Пока механики наскоро смотрели, где что сложное или срочное, наводчики успели разложить костер и заправить воду из фляжек пшеничной крупой. У старшины вытребовали сала: "Не ворчи, Пал Ильич, у тебя всегда есть!" Сварили. Кулеш не кулеш, а не голодный – не ешь.

К Ивашковскому, пристроившему котелок на упавшую березину, подошел матрос, пакет свой целлулоидный, блестящий, из-за ремня вынул и на песок хлопнул.

– Лейтенант, у нас тут коммунисты есть?

Ивашковский прожевал и буркнул:

– Обязательно.

– Больше я ждать не могу. Давай собирай партячейку, вскроем конверт. На Дунай везти его наверняка уже поздно, а в Киеве еще вопрос, нужен ли он.

Лейтенант вздохнул, но доел быстро. В самом деле, не только у них все плохо. Мало ли, кому окажутся важны бумаги. А что секретные пакеты вскрывать не положено, то матросу виднее. Он курьер, ему и отвечать, если что.

Скоро собрали трех коммунистов, одним из которых оказался тот самый старшина, видевший самого настоящего Ильича в Петрограде, не в Ленинграде еще. Павел Ильич и вел протокол, как самый обстоятельный и аккуратный.

– … Ввиду невозможности доставки сведений по назначению, также ввиду невозможности определить ценность и срочность сведений, принято решение пакет вскрыть… Может, подождать особиста?

– И так неделю уже прождали, – матрос, не отрываясь, глядел в небо. Как там что, а наблюдал он превосходно: внимательно, чутко, с самого начала войны еще ни единого самолета не прошляпил.

Разрезали целлулоид, разрезали фольгу и плотную бумагу – на удивление, не обнаружив там на каждом углу привычных штампов. Лейтенанты несколько удивились и облегченно выдохнули. Старшина же нахмурился. Одно дело – бумаги с грифом секретности, и совсем, совсем иное – бумаги, которых нет. Которые не проходят по реестрам входящих-исходящих. На которых никогда не ставят штампов просто потому, что непосвященные никогда не узнают о существовании этих бумаг, а не то, чтобы получат возможность их читать. Одно то, что бумаги без грифов оказались, внезапно, в пограничной зоне… С риском попасть в руки тем же оуновцам… Пахло нехорошо даже в разрезе начавшейся войны. Особенно в разрезе так неудачно начавшейся войны. Нет, старшина в особом отделе не служил. Но к его-то годам заяц курить научится. Что же зайцы вокруг не курят? А их еще молодыми лисы едят, вот незадача…

Прочитали осторожно, только первый лист – фотокопии, на немецком, и маленькая сопроводительная записка на русском. Лейтенант, в школе учивший немецкий довольно успешно, присвистнул:

– А ведь это и ближе применить можно. В штабе фронта, к примеру. Там есть мощная рация, и связь с верховным командованием.

– Штаб… А где сейчас у нас штаб?

Матрос, упаковывая бумаги обратно, проворчал:

– Я, когда с вашими донесениями ездил, слышал, что в Тарнополе.

"

В Тарнополе получены сведения особой важности. Источник из штаба ГА "Юг" сообщает, что 1 тгр, командующий фон Клейст, не планирует поворот на Тарнополь и продолжит без остановки движение на Киев, стремясь, насколько возможно, проникнуть за линию старой границы, после чего замкнуть кольцо окружения восточнее линии УР.

В оригинале документа сказано:

1 танковая группа прорывается, несмотря на наличие глубоких флангов, и используя любые дороги, тремя колоннами в направлении на Бердичев и Житомир. Она строит свой боевой порядок таким образом, чтобы по достижении рубежа Тарнополь, Шепетовка, Новоград-Волынский перенести удар в направлении на Старо-Константинов, Проскуров.

Конец выдержки документа.

Также получены данные по численному составу, распределению по дивизиям, командованию 1тгр, подробно до фамилий командиров кампфгрупп. Источник утверждает, что в 1тгр на 22 июня имелось только 800 танков, приводит раскладку по дивизиям с точностью до танка.

ШтаЮЗФ Кирпонос, Пуркаев

"

"

Кирпоносу, Пуркаеву, Слюсареву.

Данным глубинной разведки, цель 1тгр – шоссе Киев и далее сам Киев. Приказываю: опорой Коростеньский, Новоград-Волынский, Шепетовский УР создать фронтовую группу составе 31, 36, 37ск, командующий ф. группы Пуркаев. Ф.гр. создать прочную оборону на линии УР. Все войска полосе ЮЗФ, подходящие глубины, временно подчинять ф. гр.