Папаша просто ткнул его носом в задание, с намеком, что друзей надо поддерживать. Намек Рей понял отлично, и уже был готов разнести кораблики Альянса, но те свалили сразу, едва увидели выходящие из гипера Крии. Едва чертовы людишки сбежали, суденышки с птичьими крылышками не замедлили явиться. Но ажурную тушу корабля, в свое время ставшее камнем преткновения, он увидел лишь на доли минуты. Зеллонианцы явно не хотели показывать никому этот разрушитель.

Рей их в принципе понимал. Суть технологии поглощения звездной энергии он уже узнал от тех же зеллонианцев, почему-то безоговорочно предоставивших Крии эти разработки.

Ему просто хотелось увидеть, как это происходит.

Но туша поглотителя немного покрасовалась вдалеке и, сверкнув искрой гиперпрыжка, свалила.

Когда из гипера начали вываливаться еще корабли детей Зеллы, Рей сразу понял, кого принесло. От этих кораблей прямо фонило негодованием и злостью с досадой напополам.

Он смутно понимал, о чем они там говорили.

Но хорошо запомнил, что это и разговором-то нельзя было назвать.

Пигалица больше отговаривалась чем-то. Слов он все равно почти не понимал. Так, обмен какими-то невнятными претензиями, холостыми пустышками фраз, ничего не стоящие колебания воздуха.

Но когда уловил, что жаждет услышать еще мягкие звуки из ее малюсенького пухлого рта — его снова понесло.

Он дерзил, выплевывая слова, а сам все смотрел, жадно вглядывался в ее лицо, тщетно пытаясь приклеить ту самую улыбку на эту безжизненную странную маску, которое и лицом теперь не назовешь — настолько оно казалось чужеродным. Как бы у зеллонианца отрезали половину лица и налепили ей на щеки. Криво налепили, да еще и косыми стежками пришили.

От понимания, что он натворил, сердце похолодело… и пустилось вскачь. От нетерпения он был готов подпрыгивать на месте и подгонять пилотов.

Уже стоя на скале он все вслушивался в звуки сзади, изо всех сил сохраняя невозмутимый вид. Но знал, захоти пигалица залезть ему в голову… он не станет защищаться.

Покажет все, как есть. Ибо не ему же одному теперь мучаться.

Признаться себе, что он хотел снова коснуться этой девчонки, не смог. Как и признаться, что хотел увидеть больше, еще украсть хоть кусочек чужой жизни.

Ее жизни.

Рей почти вздрогнул, услышав скрип камней под ее ногами. Сумел не дернуться, даже услышав сдвоенное гудение ее мечей.

Риторический вопрос, нечаянно брошенный в воздух, получил ожидаемый дерзкий язвительный ответ.

И его снова понесло.

Хорошо знакомая ярость захлестнула, окрашивая мир в знакомые багровые тона. Он понимал, что переходит все мыслимые грани. Но его уже несло. Оскорбление тоже получило моментальный ответ.

А мир внезапно остыл, снова покрываясь серыми пятнами скал и брызгами вездесущей воды.

Рей сразу поймал себя на том, что банально… любуется. Наслаждается видом подрагивающих от детской обиды губ, блеском отраженного неба в разных глазенках. Впитывает в себя каждый изгиб неуместной среди валунов фигурки, тонкий стан которой угадывался даже через все слои плотной ткани.

Кривой мелкий оскал показал все зубы. И нормальные, человеческие, и те, другие. Чужеродные абсолютно.

Но такие уместные с чужой кровью из прокушенных пальцев в украденном видении.

Эти зубы моментально притащили его в реальность из задумчивости и созерцания. Пигалица отбивалась совсем слабо, растерянно. А когда он и сам невольно облизал свои губы, едва сдерживаясь, чтобы не поморщиться от вкуса горечи и склизкого красильного жира на языке, как девчонка напротив вдруг застыла.

Словно зависла.

Он мог поклясться, что пигалица не может оторвать своих странных глазенок от его лица. Изо всех сил пытается глядеть куда угодно, но все равно возвращает взгляд на его губы.

Его снова понесло.

Она даже не дрожала в его лапе.

Просто смотрела на него, запрокинув голову почти на излом. Маленькая, невероятно ошарашенная, сбитая с толку его близостью.

И до одури возбужденная.

По крайней мере он хотел бы так считать, замороченный новыми образами. Ему хотелось захныкать как маленький ребенок и зареветь в голос — показать, кто тут на самом деле самый сильный. Вдруг захотелось провалиться под землю, нырнуть в бушующую, как его мысли, воду, чтобы хоть как-то успокоить рвущуюся наружу ярость.

Реальность размывалась, и не было видно ни очертаний зданий за балконом, на котором полотнище тонкой портьеры колыхалась от легкого ветерка, иногда захлестывая ее ноги, ни цвета неба со светилом, поднимавшимся из-за горизонта.

Она стояла к нему спиной. Он отчетливо видел, как красиво освещает ее утренний свет, мягко подчеркивая невероятно притягательный рисунок изгиба бедер под легчайшей тканью, хрупкую спину с томительно-нежной талией и линии плеч. Полупрозрачная кожа завлекательно мерцала, призывая коснуться губами, как некоей святыни.

Один чужой шаг и он сверху вниз глянул чужими глазами.

Она стояла к нему спиной… и держала на руках крошечного младенца, с упоением сосавшего материнскую грудь. Еще один чужой шаг, и она сама повернулась. Чудеснейший миг узнавания и ее лицо озарилось такой улыбкой, что захотелось закричать на весь мир от вселенского счастья. Улыбки, что была сравнимой с запахом чистого сладкого воздуха, душного от вожделения зноя, пьянящей сильнее самого крутого алкоголя, срывавшей реальность мощнее самого замороченного наркотика. Захотелось завыть от раздирающего монструозными когтями тоскливого понимания, что не ему она так улыбается.

Или…

Дурман без особого труда уносил его из этой реальности, заволакивая остатки сознания мгновениями чистейшего чужого счастья. Ничего подобного он никогда не ощущал, и нахально купался в украденных видениях.

Она могла без проблем воткнуть ему в живот меч. Она могла бы одним махом разрубить его напополам или отсечь голову. Она могла сделать что угодно, но вместо этого лишь тяжело дышала, приоткрыв рот.

Пальцами он чувствовал, как перекатывается воздух в ее горле. Тонкие подрагивающие губы так и призывали разбить их кулаком, вонзиться зубами, чтобы яркие капельки крови выступили на потрескавшейся пересохшей нежной кожице. Он почти не понимал, насколько сильно ему пришлось склониться к ней поближе, не осознавал, как сильно вытянута ее шея под его ладонью.

Все что он ощущал, это как сильно он хочет смять их поцелуем.

В эту же секунду, едва он осознал свои истинные желания, Рей окончательно понял.

Понял, что ненавидит эту пигалицу.

Ненавидит так сильно, что готов свернуть ей шею прямо сейчас, на этом же месте. Готов удавить за то, что сама того не желая, перевернула с ног на голову всю его жизнь. Смела напрочь все его желания и мысли, раздавила все принципы и мечты.

Он не успел выполнить свое последнее желание. Пташка под его пальцами словно услышала его мысли и… в одно движение вывернулась из хватки, оставив на его пальцах призрачную пульсацию своей бьющейся жилки.

Мир снова окрасился всеми оттенками крови. Он больше не сдерживался, ненависть отпустила все цепи и он искренне желал убить ее. Рубил изо всех сил, через пелену безумия понимая, что еще вот-вот, еще секунда и он пронзит ее своим мечом, с потаенным диким умилением осознавая, что пигалица умудряется сопротивляться. Но она ему не была особо сложным противником, и вот Рей уже мерзко ухмыляется, придавливая ее коленом. Он хотел расплавить эти блестящие разнокалиберные зубы, выжечь их из безобразно раззявленного рта. Спалить к дьяволу эти сверкающие ненавистью глаза, словно все его чувства прилипли к ней тоже.

Но рука дрогнула.

Меч уже проплавил дыру в камнях, когда он понял, что ее пальцы почти продавили его броню на бедре и стискивают ногу. Боли еще не было, но вдруг захотелось, чтобы металл ее протеза сдавил сильнее, чтобы он смог почувствовать и ее прикосновение. Болезненная искра в голове и он уже сдирал с ее головы многочисленные заколки, дабы вцепиться в эти ядовитые, обманчиво мягкие волосы, стиснуть их в кулак.