Улучив момент, он смог высвободиться. Фредди он свернул шею сразу, как только добрался до него, но сплоховал, позволив себе в горячке броситься за другим убегающим чужаком, вместо того чтобы идти на помощь ребятам.

Его усадили туда же, скрутив еще туже и сильнее.

Появившиеся двое сходу принялись пинать всех подряд и тыкать в них ножами.

Но ему было пока что все равно.

Ведьму ведь они так и не нашли.

Взбешенные враги быстро угомонились, ковыряясь в какой-то технике. А когда понял, что эти ублюдки все еще ищут его ведьму, возликовал.

Но потом пыл потух.

Он услышал, что она кричит где-то на задворках.

И сам завыл как можно громче, изо всех сил желая, чтобы ведьма услышала его и действительно пошла вон.

Бежала как можно дальше.

Но потом сердце остановилось, когда увидел, как ее тащат за одежду, как мешок с картошкой.

Он не был готов к той боли, что моментально расчленила его на миллионы кусочков от залитого кровью любимого лица.

Его ведьму бросили у стены, а он только и мог что смотреть как растекается лужа под ней.

Бегавший по комнате с новым криками выхватил пистолет.

И сделал четыре выстрела в неподвижно лежащее тельце.

От каждой пули его дергало так, словно это в него выпустили почти в упор самые страшные пули. Его вырубили ударом ноги, когда двое мучителей устали слушать его завывания и смотреть, как он, прямо на их глазах, обезумевший от горя, пытается освободиться и броситься к ней.

Ему было слишком больно, и он вообще оказался не готов к такому.

Был без сознания так долго, что кровь под ведьмой успела подсохнуть. Один из мучителей снова что-то кричал о мести, бегая по всей комнатке, но он и не слушал. Ему было пофиг, ему хотелось умереть. Лечь рядом с ней и вырвать расколотое сердце, чтобы тут же умереть.

Так и лежал бы, безучастный ко всему, если бы не уловил тихий всхлип.

До боли знакомый плач, резанувший почерневшую душу, заставил его поднять голову.

И он не знал, чего больше у него.

Облегчения, что вылезло от того, что его девочка все еще жива. Радости, неописуемой радости от вида шатающейся ведьмы, что умудрилась грохнуть обоих мучителей, или тревоги от ее безумно-больных глаз, что были двумя ярчайшими лучами света для него.

Или было больше ужаса, когда она упала лицом вниз и едва хныча, ползла к трупу за ножом.

От его шепота та, что была всем смыслом его никчемной жизни, судорожно задрожала. Каждая ее слезинка была ножом в его тело. Ловил глазами каждое движение, пока она безмолвно плача, пыталась доползти хоть до кого-нибудь. Его девочка завыла, глядя ему в глаза, когда ближайший к ней Дарси был ею же освобожден, и выхватил из слабеньких пальчиков нож.

Он даже не понял, кто именно разрезал на нем пластиковые путы.

Он сразу на пластилиновых ногах бросился ее поднимать.

Отход он не запомнил.

Смотрел только на ведьму, крепко прижатую к груди. Не понял, как они сумели добраться до самолета. Не понял, что скалит зубы, когда он полубезумным разумом понял, что его девочку хотят осмотреть.

Он позволил разрезать на ней одежду, но не понял, почему Финли отшатнулась с побелевшим лицом.

Не понимал, что шепчет, горячечно целуя покрытое корочкой крови любимое лицо.

И не понял, когда его душа начала окончательно засыхать вместе с коченеющим тельцем у него на руках.

А когда понял, что ведьма все-таки осмелилась уйти, без него, продолжал прижимать ее к себе. Но ощутил, что мир посерел, стал пустым, безжизненным, как картонный манекен. Ни звуков, ни запахов.

Ведьма забрала с собой весь его мир.

Люди вокруг стали пустышками, бесполезными, как пыль.

И тело у него на руках тоже стало каким-то… ненужным.

Необъяснимо как, но он словно лишился самого себя. Был как тень, никому не нужная тень. Он тоже стал пустышкой — ведьма перестала подпитывать его волю.

Холодную бесполезную куклу он позволил забрать из своих рук без проблем.

Было все равно.

Бездна в разуме толкала его куда-то, он делал что-то.

Но было абсолютно все равно.

Через какое-то время понял, что он у себя дома. Как он добрался, привез его кто, как давно он тут, не волновало вообще. Больше беспокоило, что все вокруг было ненастоящим, каким-то нарисованным. Воздух и тот ненастоящий, нарисованный. Кто-то вроде кружил по квартире, но все эти серые комки теней тоже были ненастоящими. Из всех чувств он ощущал только безграничную тоску.

И бешенство.

Его ведьма осмелилась уйти, оставив его в одиночестве. Но долго злиться не мог, снова уходя в омут горечи.

Он скучал.

По ее запаху кожи, по ее тихим огненным слезам, по мелким колючим взглядам, что она постоянно на него бросала, выцарапывая свое имя у него на лбу. Страдал без ее мимолетных украденных поцелуйчиков, остался без жара цепких объятий.

Он скучал по ней.

Скучал и тонул в себе, пока не очнулся сидящим за маленьким белым столиком… посреди психов. Мир был все еще безвкусным и бесцветным, но он ошарашено смотрел, как слоняются по стенам и скачут пациенты.

Его засунули в дурку.

Хотя по-честному, его не сильно это взволновало. Дурка так дурка. Он давно знал, что в случае чего, Люк его сразу упечет. Видать, случай этот все же настал.

Мир продолжал быть полупрозрачным, но он уже на следующий день стал наблюдать. За пациентами, за персоналом. За собой.

Он был как выпотрошенная шкура.

Бесформенная шкура неизвестного, но никому не нужного животного.

Через неделю поймал себя на желании выйти… погулять. И видимо, он все время молчал, настолько глухим был голос и язык едва ворочался, как не свой. На просьбу, можно ли ему выйти на прогулку, раздающая таблеточки медсестра отпрыгнула от него.

Врач пришел к нему сам, но вопросы задавал совсем уже тупые.

Он помнил как его зовут, и помнил возраст.

И почти даже понимает, почему он здесь.

От вопросов врача воспоминания налетели ураганом….

Было уже не так сильно больно, но все равно не сумел сдержаться. Слезы потекли сами, и врач участливо предложил ему что-нибудь рассказать.

Но он ронял на грудь свои слезы молча.

Доброму докторишке все равно было не понять.

Его выпустили гулять в тот же день. Сад был красив, но он вдруг понял, снаружи ему еще тяжелее.

На прогулке он в итоге был ровно четыре минуты.

Гулять он больше не ходил, ему было легче просто лежать и глядеть в потолок. И перебирать в голове воспоминания.

Вскоре после того, как он осознал, где находится, к нему пришли посетители. Не что бы он хотел видеть своих родителей, но все-таки родители. Видимо, им удосужились сообщить об улучшении его состояния.

Именно из причитаний бесполезной для общества матери он узнал о смерти Люка. Оказывается, в тот вечер Тайлер привез не только его ведьму, но Люка в мешке.

Он даже и не подозревал об этом.

Может, оно и к лучшему.

Но скупое замечание от отца, что его папа и мама сидят без денег, пока он тут прохлаждается, подняли некое гневливое чувство.

И тут же стало все равно.

Теперь это только проблемы его родителей. Напоследок мать выпалила, что им пришлось продать все вещи Люка, чтобы якобы оплатить похороны. И его эскалейд тоже был продан без каких-либо сомнений.

Он встал первым и попросту ушел.

Ему были безразличны эти двое.

Спустя еще время он вдруг задумался, на какие шиши тогда его тут вообще держат и как долго. Ответ дал лечащий врач — Тайлер оплачивал его лечение, да и торчал он тут, оказывается, почти год.

Телефонный звонок ему разрешили сразу.

Хотя на его звонок никто так и не ответил, Тайлер приехал в тот же день. В этот раз не он один молча ронял слезы. Они сидели на скамейке в парке, стыдясь смотреть друг другу в глаза. Они не сказали ни единого словечка, они понимали друг друга.

На следующий день он сам сказал своему врачу, что он готов. К чему готов, добрый докторишка даже не спросил.