– Знаешь, Володя, – заговорил Константин, глядя на собак, – все они бельчатницы. Бог даст, может, хоть одна из них на соболя пойдет, но надежды все равно мало. По соболю у меня есть только одна лайка. Она у приятеля живет за городом.

– Почему? – удивился я.

– Чтобы нюх не притупился перед охотой. И к лесу она привыкает. Хороших соболятниц в городских квартирах держать вредно: и нюх теряют, и неженками становятся.

– Когда забирать ее поедешь? – спросил я.

– Завтра. Сегодня уже намотался вдоволь. Да и этих собак надо отвезти в гараж, а то они тут такое устроят, что не до сна будет. А там просторнее и пусть привыкают друг к другу.

Вечерело. Мы отвели собак в гараж, где стоял мотоцикл Константина. Просторный гараж был гораздо удобнее для собак, чем городская двухкомнатная квартира.

В гараже оказалось немного сена. Охотник разбросал его у одной из стен, сверху постелил старое одеяло, и собаки, успокоившись, с удовольствием улеглись на нем, свернувшись калачиком.

– Через день-два на природе будете гулять, а пока потерпите, – сказал хозяин собакам на прощание и закрыл ворота на замок.

Вечером я разложил на полу все добро, которое привез в двух рюкзаках. Константин должен был оценить каждую вещь и определить ее будущее.

Он с явным удовольствием долго разглядывал брюки с накладными карманами, мял в пальцах материал, гладил его, а потом спросил:

– Они из офицерского сукна?

– Да, был лишний отрез на шинель.

– Вещь прекрасная. Премного тебе благодарен. И сшит хорошо. Кто же это постарался? В мастерскую отдавал?

– Жена шила по твоему рисунку.

– Ну, молодчина! Вот угодила, всю жизнь мечтал иметь такие штаны на охоте! И у тебя такие же?

– И у меня.

– Если сезон окажется добрым, от меня твоей Тоне будет подарок.

Радовался он и куску бикфордова шнура, и биноклю, и двум термометрам, и солдатским шинелям, и многим другим вещам, которые по его совету я смог приобрести. Обратил он внимание и на небольшой рюкзачок, в котором, туго перевязанная, лежала крохотная шинель для сына.

– А там что? – спросил Костя.

– Там разное белье для сына, – ответил я как можно спокойнее, чувствуя, что время для серьезного разговора еще впереди.

Когда Сашулька заснул и мы вчетвером остались за столом в прекрасном настроении, я решил, что настал нужный момент.

Неля украсила стол щедрыми сибирскими закусками. Влажно блестели тугие темно-красные ягоды брусники, текли слюни от маринованных опят, поднимался пар от только что сваренной картошки, посыпанной зеленым укропом; аппетитно выглядели свежие огурцы и помидоры, сельдь, шпроты, сметана; от горки жареных котлет, выставленных на блюде, исходил тонкий аромат. В маленьких фарфоровых чашечках были всевозможные специи. Вдобавок ко всему Неля принесла бутылку армянского коньяка и торжественно поставила на стол. Улыбаясь, она сказала:

– Садитесь, мужики, в тайге вам такого уже не откушать.

Выпили, похвалили армянский коньяк, закусили.

Внутри у меня все похолодело от предстоящего разговора, я волновался и переживал.

– Какой-то ты стал задумчивый, – заметил мое состояние Костя, – если недоволен чем, то выкладывай. В тайгу нельзя нести не обговоренные мысли.

– Да, Володь, ты скажи, чем опечален? – поддержали Костю Нелли и Люся.

– Мой дорогой Костя, мои милые женщины, если бы вы только знали, сколько дней и ночей я думал над тем, как начать этот разговор…

– Говори прямо, не надо загадок, – обескураженный моим дипломатическим вступлением, продолжил Константин, поглядывая на жену и дочь.

– Хорошо, – согласился я, – разговор будет трудный, прошу не перебивать. Я очень хочу, чтобы вы правильно поняли меня.

Костя, Неля и Люся переглянулись, посерьезнели и приготовились слушать.

Пока я рассказывал о своем трусливом сыне, о плане воспитания, Константин все больше мрачнел, потом выпил рюмку коньяку, встал из-за стола и нервно зашагал по комнате. Женщины то прикусывали губы, то прикладывали к вспыхнувшим от волнения щекам ладони. В их глазах я читал и страх, и осуждение, и испуг.

Когда я закончил свою длинную речь, все молча глядели на меня: женщины с ужасом, Константин с какой-то хмурой хитринкой. Его темные глаза испытующе смотрели на меня.

– Ты все сказал? – наконец, произнес он.

– Все, Костя. Теперь тебе решать наши судьбы.

– Скажи, Володя, кто будет отвечать, если с тобой что случится?

– А что со мной может произойти? – как можно безобиднее спросил я.

– Как что?! – все трое выкрикнули хором.

– Стоп! – поднял руку Константин, чтобы женщины затихли. – Если ты, не приведи господь, вывихнешь или сломаешь руку или ногу, если нападет медведь, если заболеешь, если отравишься консервами, если сучок ударит в глаз, если рухнешь в яму, если разорвет ружье и тебя ранит, если по возвращении из тайги выпадет снег, да такой, что идти будет не под силу; если нападут волки и десятки других «если», которых в тайге ой как много. Так кто же будет отвечать за тебя? – повторил Константин.

– Сам за себя буду отвечать, – ответил я робко.

– Нет, Володя, за тебя в ответе буду я! И если что случится – мне голову придется класть на плаху! Твоя кандидатура обговорена с начальством. И легенда есть для тебя: ты журналист, хочешь написать ряд материалов о житье-бытье наших охотников. Но скажи: зачем мне тащить ребенка в такую глушь? Чтобы там в каком-либо завале он сломал ногу? Или, не дай бог, того хуже, – Константин остановился передо мной и язвительным тоном продолжил: – Нет, вы подумайте только! Член детского садика решил изучать фауну и флору в далекой тайге Иркутской области, правда, без сопровождения воспитательницы! Ее тут заменят два ненормальных мужика: папа и выживший из ума шестидесятилетний дед! Меня до гробовой доски местные охотники будут вспоминать с шутками и прибаутками.

– Это называется славой, – горько пошутил я.

– Нет, меня не слава ждет, а тюрьма! Ладно, за тебя отвечать, в конце концов, тебе: ты просил взять тебя на охоту, писал письма мне. Ты взрослый человек! Но ведь о ребенке до сих пор не было сказано ни слова. Вся ответственность за него ложится на мою голову!

– И на мою тоже, ведь я отец.

– Володя, пойми: тут же не воспитательная колония для малолетних! Это же глухая тайга, бездорожье! Да что мне повторяться! Ты же сам еще не хлебнул ни глотка таежной охоты, а уже малыша тянешь в пропасть!

Тут вмешались женщины. Неля спросила:

– Скажи, а Тоня твоя действительно ничего не знает?

– Я не посвящал ее в свои планы.

– Она же бросит тебя, когда узнает, какое жестокое испытание приготовил ты собственному сыну!

– Неля, мне самому нелегко, поверь! Я об этом думал многими ночами. Но у меня нет другого выхода! Разве трусливый сын не калека? Это еще хуже! Пусть он встретится с Природой, почувствует себя ее частицей. Возможно, в нем проснутся первобытные инстинкты. Жизнь в глуши перевернет его представление о ней. Я ведь не бросаю его одного, я буду постоянно рядом!

– Папу могут лишить участка, – робко вставила Люся.

– Меня вытурят в два счета! – уцепился за эту мысль Константин. – И за то, что я взял ребенка, и за невыполнение плановых поставок. Ведь если я не буду приносить шкурки соболя и белки в зверопромхоз, то участок передадут более изворотливому охотнику.

– Костя, если бы у тебя был сын, ты бы взял его на охоту? Сегодня ты говорил мне, что с детства приучал бы его к суровой жизни и постарался бы сделать из него мужественного человека.

Константин остановился, внимательно посмотрел на меня, и робкая улыбка тронула его губы.

– Ты говорил мне, что будь у тебя сын – пропадал бы с ним в тайге все свободное время, – настаивал я, нутром чувствуя какое-то изменение в настроении Константина.

– Эх, Володя, припер ты меня к стенке. Если бы у меня был сын… – он замолчал и после некоторого раздумья сказал:

– Такие вещи мне одному не решить.

– А от кого это зависит?