Медведь прилагал большие усилия, чтобы забраться внутрь: сорвал окно, дверь, исцарапал когтями и клыками притолоку. Но в узкие дверь и окно он не влез, а вековые бревна кедра, почти по полметра толщиной, перегрызть он не смог. Он запускал лапы в окно и дверь и загребал ими все, что попадалось. Но каким образом он наткнулся на консервы – догадаться было трудно.

– Вот такая пакость может случиться с каждым из нас, – угрюмо проговорил Константин, – за это медведей мы и не любим. А этот где-нибудь шастает поблизости. Если Гриша обозлится и у него нет в запасе продуктов, то медведя придется отстреливать: он может напакостить и другим охотникам.

Нехорошее чувство шевельнулось в душе. Если мы обнаружим вот такой же разбой в зимовье Константина, то все наши планы будут разрушены. Поэтому жалости к медведю, которого могут отстрелять охотники, не было.

Константин распределил обязанности: мы с сыном будем заниматься приготовлением обеда, а сам он будет готовить постели.

Наколоть дрова и разжечь их внутри плиты казалось мне делом простым. Я вытащил из бокового кармана рюкзака топор, взял несколько поленьев, положил один конец на пенек, а другой на землю, размахнулся топором и… В тот же миг что-то тяжелое ударило меня в лоб. Помутилось в глазах, топор выпал из рук, и я без сил опустился на землю, обхватив голову руками.

Сашулька испугался и закричал:

– Дядя Костя, папка голову разбил!

Услышал озабоченный голос товарища:

– Вот беда мне с вами, городскими. Даже дров не умеете нарубить!

Он обследовал мою голову, обработал ушиб спиртом и туго забинтовал голову полотенцем.

– Ну, кто ж так рубит дрова! – сокрушался он. – Лезвие топора нужно направлять не поперек полена, а наискосок. И рубить несильно, иначе дрова будут разлетаться в стороны и могут покалечить. Кроме того, под поленом должна быть какая-нибудь опора. Тонкие чурки можно ломать легким ударом обуха. Ясно?

Охотник взял полено, уложил на колодину и, размахнувшись, нанес удар топором. Острое лезвие наискосок вошло в древесину, на одну треть толщины полена. Перевернув его, Константин нанес еще один удар. Затем прислонил полено к колодине и легко ударил обухом топора в середину. С сухим треском полено развалилось пополам.

– Ну как, сможешь нарубить дров? – спросил он меня и улыбнулся.

И хотя мне хотелось прилечь, забыть о еде, но я нашел в себе силы и ответил:

– Спасибо за науку. Теперь справлюсь сам.

Когда в плите весело затрещали дрова и запахло дымком, в зимовье стало уютнее.

Мы с Константином выпили по рюмке коньяку за мое здоровье и начали с аппетитом уплетать горячую тушенку с гороховым пюре, пить сладкий чай с хлебом, сыром и маслом. Стало жарко, и я снял полотенце с головы.

Увидев мою шишку, Константин рассмеялся.

– Ты что?

– День прошли, и у тебя первая зарубка, однако. А нам идти еще пять дней. Скажи, Сашулька, сколько на лбу у папы будет за это время зарубок?

– Шесть, – не чувствуя подвоха, подсчитал сын.

Тут уж и я не удержался от смеха.

После ужина мы накормили собак супом из вермишели. Наевшись, они разлеглись вокруг зимовья и стали облизывать уставшие лапы.

Константин с загадочным видом спросил нас:

– Пойдете со мной за матрацами?

– А где они лежат? – спросил Сашулька.

– В дупле, – невозмутимо ответил охотник.

Тут уж и меня заинтересовал ответ.

– Что, хозяин в дупле матрацы прячет? Они ведь там сгниют от сырости.

– А нам матрацы не нужны, дядя Костя, – сказал сын, – у нас спальный мешок есть.

– Нары жесткие – к утру у вас все бока будут болеть, а тут к вашим услугам мягкая пахучая перина!

– Пошли, папа, – согласился сын.

Мы отошли от зимовья метров двадцать. Константин привел нас к огромному поваленному кедру. Должно быть, лет пять назад этого многовекового великана свалила страшная буря. Его ствол, в несколько обхватов толщиной, прогнил – образовалось большое дупло. В это дупло кто-то натолкал сухой травы. Я стал догадываться, о каких матрацах говорил опытный охотник.

– Вот вам и перина, – с улыбкой произнес Константин, указывая рукой на сено в дупле.

– Но это же гнилое дерево, – разочарованно произнес Сашулька.

– Этот поверженный великан еще долго будет служить людям, птицам и всяким зверушкам, сынок. Вот, смотри, – Константин наклонился и вытащил из дупла большой клок сена, – оно сухое и пахучее. На этом сене спать – одно удовольствие!

– А как оно сюда попало? – удивился Сашулька.

– Это сено припасла для себя пищуха. Зверек чуть больше мышки, а сеном забивает все дупла вокруг. Пищуха делает большие запасы сена на зиму. Охотники знают о необычном зверьке и всегда делают себе постель из сухого сена.

Сено действительно испускало аромат трав. Мы принесли три охапки и аккуратно разровняли его на деревянных нарах. Сверху расстелили спальные мешки и, раздевшись, залезли внутрь. Прав был охотник: спать на сене – одно блаженство.

Сашулька прильнул ко мне и жарко зашептал:

– Папа, мне страшно. А вдруг медведь придет?

– Не придет: он собак боится. Да и внутрь он не залезет, дверь и окно очень узкие. У нас еще ружья есть и ножи.

– А где твое ружье?

– На улице висит.

– Как же ты его возьмешь, если медведь придет?

Пришлось вылезти из спального мешка, внести ружье и поставить у изголовья.

Сашулька дотронулся до него ручонкой, успокоенный прильнул ко мне, и уже через минуту я услышал его ровное дыхание.

А мне не спалось. Жутко было от тишины. До сих пор я засыпал под звуки улицы: шум от автомобилей, гудки тепловозов, препиравшиеся голоса за стенкой – были постоянными спутниками моего сна. А тут густая тишина. Она давила на уши. Даже казалось, что уши мои вращаются, стараясь поймать хоть какой-нибудь звук. Мне стало легче, когда я услышал негромкое ворчание собак.

– Зверя почуяли, – сонно проговорил охотник, хрустя сеном, перевернулся на другой бок и сладостно засопел.

Должно быть, ветер донес до собак запах притаившегося зверя. Что это за зверь и почему он так близко бродит около зимовья? Может, выйти посмотреть? Да разве что увидишь в этой непроглядной темной ночи.

На меня подействовало полное спокойствие моего старшего товарища, сладко посапывавшего во сне, и я легко вздохнул: значит, опасности нет. Да и стоит ли бояться, если с нами два порядочных ружья и свора собак?

Я прикоснулся, как и сын, к прохладным стволам ружья и забылся чутким, тревожным сном.

Утро выдалось солнечное и прекрасное. Мягко шелестела желтая листва берез. Среди золотокудрых красавиц радовали глаз зеленые гущи кедров и елей. В буйстве желтых и зеленых красок, как капли крови, виднелись кое-где гроздья рябины.

В голубом небе медленно тянулись на восток тонкие перистые облака. Таежная даль была покрыта вуалью утренней дымки. Воздух, влажный и густой, пахнул хвоей, мхом и грибами.

– Бабье лето! – потягиваясь и разминая отдохнувшие мышцы, проговорил Константин. – Эх, хорошо, братцы, сейчас в тайге. Самая лучшая пора года!

– Почему? – не удержался от вопроса Сашулька.

– Потому что, сынок, летом от гнуса невозможно спрятаться, а зимой – тонешь в снегу.

– А кто это – гнус? У него большие глаза и он все видит?

Константин рассмеялся.

– Гнус – это такой маленький противный комарик, который садится на кожу и старается напиться крови. От его укусов страшно чешется кожа и покрывается ранками. Тучами они носятся над животными и сосут их кровь.

– И медведь их боится?

– Летом он, бедняга, прячется от гнуса в воде. Залезет в реку и сидит в ней – одна голова торчит.

– И ничего не кушает?

– Он за лето так худеет – одни кости торчат, а вот осенью нагуливает жиру. Ну, ладно, братцы, давайте умываться, завтракать и собираться в путь.