Он сам пошел впереди войска, страшно вращая выпуклыми, бычьими глазами. Раны его горели, холодный пот струился во телу, хотелось пить. Но понтиец зажал свои чувства в кулак, напряг все силы, решив сломить упорство осажденных или погибнуть, сражаясь. Сейчас или никогда!

- Вперед!.. Вперед!.. Эй-ла!.. Вперед, эфебы!..

Слышались ругательства и разноязычные племенные кличи. Воины были озлоблены, и теперь никто не мог ждать от них пощады.

Начался последний штурм. Навстречу нападающим летели камня и стрелы, горящие поленья, обернутые осмоленными тряпками. Раневые, обожженные и убитые устилали путь. Через несколько часов адского труда ручными таранами проломили ворота. Из пролома вырвались клубы едкого горячего дыма, почти ослепившего всех.

Двор имения-крепости утонул в удушливой мгле, отовсюду полыхало жаркое пламя. Схватка во дворе приняла небывало ожесточенный характер. Бойцы потеряли облик человеческий. Они уже не кричали, а хрипели, рычали, визжали по-звериному. Противники рвали один другого зубами. Смертельно раненные волочили за собою вонзенное в тело копье и, убив врага, падали замертво.

Многие из тех, кто побывал в этой битве и остался в живых, навсегда потеряли способность шутить и смеяться.

Диофант надсадно и умоляюще, словно сквозь рыдания, кричал, размахивая секирой, выхваченной из рук убитого:

- Бей!.. Руби!.. Не щади!..

Слезы лились из его глаз, но он не замечая их. Лучшие воины десятками валились на плиты двора, рассеченные топорами, пронзенные копьями, изувеченные ударами дубин.

Полководец выбежал из ворот и начал кликать на подмогу всех раненых и подбитых, еще стоявших на ногах. Воины, зажимая раны, как ошалелые бродили по полю боя в поисках тыквенных фляг с водою на поясах убитых. Нередко, наклонясь, падали и уже не вставали.

- Именем царя Митридата! - высоким плачущим голосом сзывал Диофант.- Под страхом казни повелеваю вам взять копья и идти в бой!

Набралось несколько десятков человек. Они, охая и хромая, последовали за стратегом во двор крепости, где все кипело, как в гигантском котле.

Были посланы конные в Парфений за подкреплением. Диофант приказал всем, кто может носить оружие, немедленно высадиться с кораблей и следовать бегом к Железному холму. В Пантикапее собирали горожан, способных носить оружие.

Обнажить соседний участок, где шла яростная потасовка с отрядами Атамаза, стратег не решался. Стоило ослабить там кольцо окружения, и атамазовцы прорвались бы на помощь своему царю.

Ночь отступила перед пламенем пожаров. К утру прибыло подкрепление с кораблей. Прибывшие сначала опешили при виде того, что творилось здесь. Трупы лежали кучами. Камни падали на раненых и смешивали их с землей. В лицо свежим бойцам ударил дух дерущей в горле гари, тошнотворной смеси запахов крови и выпущенных внутренностей.

Дрались в трапезном зале, в коридорах господского дома. С четырех башен осажденные лили горячую воду, бросали чурбаки, обитые гвоздями, трупы людей. Одну башню подрыли синдские гоплиты, но она рухнула на самих осаждающих. Под ее обломками погибло несколько десятков "несгибаемых" и только что прибывших свежих бойцов.

Диофант проклинал всех богов и гениев, рвал на себе волосы.

Мимо пронесли смертельно раненного Ираниха, сына стратега херсонесского Орика. За ним следовали опечаленные товарищи. Гекатей поддерживал голову друга.

- Куда вы? - подскочил к ним Диофант.- Сейчас ли сопровождают носилки и хоронят убитых?! Или решили убежать с поля битвы? Нужно отомстить за товарища, а не плакать по нем! А ну, возвращайтесь в бой, соколы!

Херсонесцы оставили раненого умирать около разрушенной стены, а сами кинулись к главной башне, где, по догадкам, засел сам Савмак.

8

У степных скифов сохранился старинный обычай. Если какой-нибудь витязь задумывал лихой налет на соседа, или хотел отомстить более сильному роду, но не имел сил и средств собрать дружину для этой цели, он объявлял моление Святому Мечу. Принеся быка в жертву богу, расстилал на земле сырую шкуру, а на огонь ставил котел с мясом. Если было вино, то выкатывал его целый бочонок. Сев на шкуру, витязь закладывал за спину руки, что считалось великой мольбой.

Любой воин мог подойти, поставить правую ногу на шкуру жертвенного быка, отведать его мяса, выпить вина. Это означало, что он согласен вступить в дружину "умоляющего" и клянется пойти с ним в огонь и воду, куда бы тот ни повел его.

Так создавались отряды степной вольницы, иногда очень многолюдные, которые нападали на соседей, мстили за обиды своего главаря, брали немалую добычу.

Нечто подобное произошло в окрестностях Неаполя, где раскинулся лагерь конных удальцов, сговаривающихся на какое-то опасное дало. И хотя сейчас Скифия ни с кем не воевала, обретя долгожданный мир, в лагере гнули луки, оперяли стрелы, выезживали коней и вели вокруг костров задорные речи.

Царю Фарзою напоминали, что он обещал не начинать войны ни с кем. Бывали у него послы соседних племен, приезжали люди из Херсонеса. И всем казалось странным это сборище оборванных головорезов, увешанных оружием.

Царь отмалчивался или говорил, что скифский народ издревле пользуется свободой собираться где угодно и говорить, о чем ему вздумается. Но приезжие узнали стороной, что главарем у вольницы объявился боспорский воевода Лайонак, друг и соратник самого Савмака. Это казалось подозрительным, тем более что на Боспоре шла война Диофанта с восставшими рабами.

Слухи о подготовляемом войске докатились до роксоланского царя Тасия, узнали о нем и агары. Аланы, проведав, что Фарзой готовится нарушить свои обещания и вмешаться в боспорскую войну, двинули войска на запад, начали переправу через Дон. Диофант также узнал о намерениях Фарзоя и через тайного посланного предупредил царицу Табану, что царь Митридат не простит этого и сразу после усмирения Савмака возобновит войну против Скифии. Да и среди народа скифского, уже сытого войнами, пошли слухи, что молодой царь уж очень горяч, если ему война за чужое дело дороже обретенного мира и вольной жизни своего племени.

И как ни кипел Фарзой ненавистью к Диофанту и желанием помочь Савмаку, он понял, что осуществить свои замыслы ему не удастся. Его вмешательство в боспорские дела означало бы возобновление большой войны, к которой Скифия была не готова.