А ведь я мужик.

В общем, я дождался и тех, и других, потому что оставлять девушку одну после всего, что она пережила, было бы верхом ебанутства, а его на сегодня итак хватило с лихвой — до конца жизни не вывести из памяти. Её родители приехали первыми; и пока отец пытался всучить мне деньги за «спасение» его дочери — урод-насильник к тому времени уже успел куда-то уползти — мать девушки завывала не меньше самой девушки. Они обе исполняли такой леденящий душу дуэт, что подоспевшая скорая не сразу поняла, кто из них жертва насилия. В любой другой ситуации я бы ржал в голосину, но сейчас мне просто хотелось провалиться сквозь землю; не поймите меня неправильно — я рад, что, возможно, спас девчонку от чего похлеще изнасилования, но был бы рад в двойне, если бы ноги из бара понесли меня куда-нибудь в другую сторону. Когда погиб братишка, я ещё только поступил на психологический факультет; было жесть как тяжко подбадривать родных, когда у самого внутри образовалась чёрная дыра, но я пережил это и смог двигаться дальше, хотя Андрюхи мне по-прежнему пиздец как не хватает. То, что случилось сегодня вечером, даже косвенно не касалось меня или моей семьи, но именно это происшествие задело меня настолько, что у меня буквально померк свет перед глазами.

Что бы ни случилось в будущем, свою жизнь с профессией психолога я точно не свяжу, потому что помогать кому-то справляться с их проблемами и болью — это всё равно что добровольно пропускать свою душу через мясорубку. А в конце два итога: люди, получившие второй шанс на нормальную жизнь, и ты — с фаршем вместо внутреннего мира. В конце концов, есть много других способов помогать людям.

Например, расхуярить рожу какому-нибудь подонку в подворотне.

В любом случае, из переулка я убрался сразу, едва медсестра увела в машину скорой помощи девушку, которая мёртвой хваткой вцепилась в свою мать. Представлять, что чувствует женщина, прижимая к себе дочь, я даже не собирался — слишком било по нервной системе; а стоило просто подумать, что на её месте могла бы оказаться моя сестрёнка, как крышу снова начало срывать, и мне пришлось вызвать такси, чтобы не появился соблазн пойти за этой мразью по кровавой дорожке, словно по хлебным крошкам.

Не дай Бог ему ещё хоть раз попасться на моём пути.

Наши дни

— Ты же обещал, что не будешь вести себя как придурок, — хмурится Андрюха, перевешиваясь через перила балкона, на которых сидел. — Но с нашего последнего разговора ничего не изменилось.

Хватаю его за руку в попытке уберечь от падения, хотя ему это совершенно не грозит — он и так давно умер. С тех пор, как он начал приходить ко мне во снах, прошло уже полтора года; никто из друзей и родных не был в курсе — мне самому было не по себе от того, что я разговариваю с умершим братом как какой-нибудь Вольф Мессинг, и при этом мы оба знаем, что он мёртв. Я был рад видеть его каждый раз, но с каждым новым сном мне всё больше начинало казаться, что я просто схожу с ума, хотя вреда наши «встречи» не приносили.

— А ты обещал отвалить от меня, — фыркаю в ответ, отпуская его руку.

Андрей устало вздыхает и отворачивается на город, который лежал за его спиной как на ладони с высоты двадцатого этажа.

— Кто-то же должен присматривать за тобой, уберегать от ошибок.

— Это я должен был уберечь тебя, — не соглашаюсь, чувствуя привкус тлена во рту оттого, что говорю правду.

— О, хорош городить херню! — словно спичка вспыхивает брат. — Мы уже выяснили, что ты здесь ни при чём. Никто не мог знать, что в этот раз мне так крупно не повезёт.

— Был бы ты жив, получил бы по губам за мат, — ухмыляюсь.

— А сам-то? — смеётся Андрей. — В любом случае, в бытность мёртвым есть свои плюсы.

Спросить, какие к чёрту плюсы могут быть, когда ты труп, не успеваю, потому что просыпаюсь — как всегда резко, взмокший, на смятых простынях; эти сны меня добивают, потому что если они такие хорошие, почему я каждый раз просыпаюсь как после кошмаров?

Заснуть снова даже не пытаюсь; обречённо встаю с постели и бреду на кухню, где осушаю здоровущий стакан воды — в горле настоящая засуха — а после возвращаюсь в спальню, где достаю из-за висящей на стене картины дневник. Это смешно, но после того, как мы потеряли Андрея, я замкнулся в себе, и по совету психолога мама предложила мне вести дневники, потому что разговаривать я ни с кем не хотел, а уж делиться собственными переживаниями — тем более.

Я ведь парень, а не сопливая девочка, чтобы жаловаться.

С тех пор прошло уже почти пять лет, надобности вести дневник не было, но дурацкая привычка осталась, и этих тетрадей у меня уже в районе пятнадцати — не знаю, сколько именно. В них обычно я описываю весь пиздец, который со мной происходит, потому что не хочу грузить этой хренью своих парней — они и без моей помощи часто грузятся. При них я обычно веду себя придурком, как меня называет Андрюха, потому что должен же хоть кто-то из нас задавать атмосферу и уводить негатив из головы. Это что-то вроде маски, хотя кто-то может назвать меня двуличным — в кругу друзей я один, среди членов семьи — другой, а один на один — третий, и хрен кто догадывается об этом.

Ну кроме Костяна.

Наверно, я просто заебался держать всё в себе, раз в тот раз спьяну наговорил ему всего; хорошо хоть он не разболтал парням, потому что жалость мне не нужна.

На часах — шесть утра, но за окном кромешная темень: чёртова зима со своими короткими днями. Обычно я делаю всё, чтобы не думать о проблемах, не забивать мозги и избегать сложных ситуаций — короче, страдаю хренью. Частенько веду себя как полный дебил, но это моя «программа защиты свидетелей» — не хочу, чтобы кто-то знал, что на самом деле я самый занудный человек из всех. Оттого, что Костян знал, каким я могу быть на самом деле, было и охренительно легко — и в то же время не по себе. Мне не было стыдно, потому что я — это я, чёрт возьми, просто есть вещи, которые ты не рассказываешь никому, даже близким друзьям.

Вещи, с которыми остаёшься один на один, куря ночью на балконе сигарету.

Я часто распределял в голове нашу компанию по характерам: Кир, например, прирождённый лидер, потому что всегда знает, как надо; Макс прямолинейный и готов в нужную минуту подвалить пиздов; Костян серьёзный и редко когда теряет голову — быть может поэтому я тогда раскрылся именно перед ним; Ёжик — это Аид из мультика про Геркулеса: частенько бывает мрачным без причины и поддаётся плохому настроению. Ну и раз уж все такие строгие, кто-то же должен был взять на себя роль идиота, чтобы спасать остальных от депрессняка и скуки, так почему бы этим кем-то не быть мне?

Единственный минус — после всего некому вытаскивать из депрессняка меня самого.

Описав в дневнике свой сегодняшний «счастливый кошмар», вышвыриваю из головы все закидоны, возвращаюсь в комнату и натягиваю толстовку и джинсы, размышляя о том, где в этом году отмечать Новый год. Отец собирается поехать в Альпы покататься на лыжах и берёт Аню с собой, но чего я в этой Европе не видел? Илья — самая охерительная компания, которую только можно придумать, но делить квадратные метры с Жанной означает, что праздник закончится скандалом, ибо эта падла найдёт, за что выпилить мозг брату.

Покумекав с пару минут, понимаю, что в этом году я просто нахуярюсь в одиночку в своей квартире и после потащусь куролесить, куда глаза глядят, а на утро буду разгребать последствия своей пьянки.

По наклонной катишься, принцесса.

Кривляюсь своему отражению в зеркале, ерошу ворох волос на голове, надеваю пальто и цепляю соблазнительную улыбку на губы: самый верный способ избавиться от лишних мыслей — трахнуть какую-нибудь красотку.

Благо, желающих переспать с одним из пяти популярных парней института хоть отбавляй.

Я вот давно мечтаю поиметь близняшек.

Фыркаю и выхожу из дома; надо будет позвонить отцу и спросить, как он, потому что Андрей не единственный, кого наша семья потеряла за эти последние самые отстойные пять лет.