Вот и сейчас я направлялся в сторону той заброшенной дороги, когда снова зазвонил телефон. Не знаю, почему именно в этот раз я решил снять трубку.

— Чего тебе? — бурчу Лёхе, который на моё недовольство только фыркает.

— Дуй домой, я уже полчаса под твоим подъездом торчу.

— Что-то случилось?

— Поговорить надо — срочно.

Подробности получить не успеваю, потому что Шастинский бросает трубку, но тон его голоса мне почему-то не нравится до такой степени, что вдоль позвоночника ползут ледяные мурашки.

Как в ужастике, чесслово.

О том, что что-то случилось, я понял уже на подъезде к дому — потому что в моём дворе был не только Лёха, но и Кир, Макс и Егор. Мои брови ползут куда-то к затылку, когда я замечаю совершенно затравленный взгляд Романова.

Какого хера вообще происходит?

В мою квартиру мы поднимаемся совершенно молча — даже Шастинский молчит, как воды в рот набрал — и это только усугубляет ситуацию.

Значит, дела хуже некуда.

И, судя по тому, что именно Романов опущен ниже некуда — проблемы именно у него.

Дома зажигаю свет во всех комнатах — с ним как-то не так мрачно, что ли — и без слов вытаскиваю из холодильника пять бутылок пива. Романов осушает половину, прежде чем начать говорить.

— Никита умер.

Два слова, от которых мои внутренности скрутило в тугой узел, потому что старший брат Кира хоть и был засранцем, всё же он тоже человек, да к тому же член семьи моего лучшего друга. Такое кого хочешь подкосит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌— Что случилось? — хрипло спрашиваю, потому что голос внезапно пропал.

— Передозировка, — выдыхает Кир, и я замечаю слёзы на его ресницах. — Врачи говорят, что он сам…

— Самоубийство? — округляет глаза Ёжик.

Романов кивает и опускает голову.

— Это ведь ещё не всё, да? — щурится Макс.

Кир качает головой.

— Сегодня я получил от него письмо — его доставили уже после того, как он… — Романов вскакивает на ноги, потому что нервы — штука серьёзная. — Я знаю, почему он сделал всё то, что сделал.

Вот это новости.

* * *

Кир вытаскивает из заднего кармана смятый листок бумаги, исписанный неровными буквами — хотя, помнится, у Никиты всегда был каллиграфический почерк — и протягивает его мне. Некоторые строчки перечёрканы — видимо, Ник не знал, с чего начать и как донести до брата истину, но у меня при виде этого клочка бумаги в горле встал ком.

А когда я начал вчитываться в содержимое — и вовсе лишился дара речи.

— Это всё ради меня, — глухо роняет Кир, приковывая к себе четыре пары глаз, и вытирает ладонью слёзы, которые уже бесконтрольно текут по его щекам.

Таким я его видел впервые.

— Не понял, — хмурится Лёха. — В каком это смысле ради тебя? Он тебя чуть не подставил, меня на наркоту подсадил и Максу столько проблем доставил, и, по-твоему, это как-то улучшило нашу жизнь?

— Да у него не было выбора! — пылит Кир и тут же берёт себя в руки. — Читай вслух, Костян.

Охренеть, я ещё и в роли оратора… Тут про себя читать язык узлом завязался, а уж для всех…

— «Привет, братишка!

Не уверен, что ты станешь это читать, но я всё-таки рискну и буду надеяться, что тебе хватит здравого смысла не пускать на ветер мою попытку хоть как-то загладить свою вину перед тобой, твоими друзьями и нашими родителями. Пусть это покажется тебе не искренним, но я действительно сожалею о том, что сделал, хоть всё это и было лишь для того, чтобы защитить тебя. Знаю, что я сам виноват во всех своих бедах, потому что никто не принуждал меня участвовать в этих грязных делишках, связанных с наркотиками, но мне показалось, что это лёгкие деньги, да и если бы не я — кто-то другой продавал бы их. В общем, я оправдывал себя, как мог, до тех пор, пока Черский не предложил втянуть во всё это дело и тебя. Я послал его далеко и надолго, потому что я сам уже вряд ли смог бы вылезти из этой грязи, а у тебя ещё вся жизнь была впереди… Короче, я был согласен на всё, лишь бы не впутывать тебя в это — даже заменить тебя одним из твоих лучших друзей. Надо отдать Лёхе должное — парень не прельстился на кэш и затолкал мне моё предложение по самые гланды, вот только я уже не мог включить обратку; здесь ведь было только два варианта, и первый я не рассматривал ни под каким углом — твои безопасность и непричастность были и остаются для меня на первом месте. Твой друг отказался быть моим «коллегой», но я перед ним уже спалился и поэтому попытался «заткнуть», накачав наркотой: не хотел, чтобы кто-то знал, как именно я зарабатывал на жизнь, но, видимо, дозы не хватило — хотя теперь я рад, что так вышло. А Черский всё не успокаивался — нашёл моё слабое место и решил давить на него, пока я не сломаюсь, так что уже через месяц мы с подельниками чистили дом твоего второго друга — опять же, чтобы ты оставался непричастен. И свою долю акций родительской компании я тогда передал Черскому по той же причине — говорю же, не мог допустить, чтобы ты повторял мою судьбу. Я бы, может, и дальше плясал под дудку этой мрази, но видеть в твоих глаза такое глубокое разочарование — это словно добровольно подставлять сердце под тупой нож. В общем, после передачи акций я пригрозил Черскому, что пойду к ментам и сдам его с потрохами, но эта сволочь и здесь меня опередила: он, а не я, накатал заяву от моего имени, где указал тебя посредником. Я был как никогда счастлив, когда узнал, что ты сутками гнул спину в родительской фирме, хотя радоваться здесь было нечему. Как бы я ни пытался тебя защитить, тебе всё равно досталось, но ты, по крайней мере, отделался малой кровью, так что всё было не зря.

Единственное, в чём я действительно виноват — это нападение на твою невесту… Не знаю, что на меня тогда нашло… Я увидел тебя — повзрослевшего, сильного, уверенного в себе, счастливого, и понял, сколько всего я в жизни потерял из-за того, что погнался за деньгами. Всё это могло бы быть и у меня, если бы я тогда поступил правильно и с самого начала послал Черского к чёрту, но всё пошло наперекосяк. Знаю, что ты не виноват в моих несчастьях, и всё же я слегка потерял контроль над собой, потому что я сломал свою жизнь ради тебя, а ты меня так сильно ненавидел, что даже смотреть в мою сторону не мог. Тогда я впервые в жизни понял, что такое боль… И я прошу за это прощения у тебя и твоей теперь уже жены и буду надеяться, что однажды ты сможешь простить меня. Мы можем совершить всего одну ошибку, но расплачиваться за неё будем всю оставшуюся жизнь, а под конец поймём, что наши цели того не стоили.

Я знаю, что мои мотивы мало меня оправдывают, но всё же я бесконечно счастлив, что у тебя сложилась такая жизнь — без всей этой черноты, в которой погряз я сам. И да, не вздумай винить себя во всём — если ты в чём и виноват, то только в том, что я любил тебя больше, чем кого бы то ни было.

Жаль, что мы побыли братьями так мало, но я буду любить тебя до тех пор, пока будет биться моё сердце. А если и после смерти существует жизнь — то и тогда любить не перестану.

Твой брат».

Видит Бог, я никогда не был сентиментальным, но сейчас ревел как девчонка в три ручья и не мог остановиться — настолько было больно за Кира, за Никиту, за моих парней… Сколько ж во взрослой жизни всякой хуеты, которая нас отравляет — и самое обидное, что мы сами виноваты в том, что с нами происходит; мы сам и создаём эту грёбаную грязь, которую потом из себя не достать, и радуемся, как дети, если получается зацепить ею кого-то ещё.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌Прям не живы без этого, твою мать.

На Романова смотреть жалко — не парень, а бледная тень, несмотря на мышечную массу: столько лет считать брата последней мразью…

— Это всё моя вина, — сокрушается лучший друг. — Если бы я тогда не корчил из себя обиженного, а просто выслушал его…

— Ты не мог знать, что всё так выйдет, — вздыхает Лёха, сжимая плечо Кира. — И в этом уж точно нет твоей вины, тут я с Ником согласен.