Собственно, так мы и познакомились с Бо — когда пришло время, Николай Александрович ввёл его в штат, сделав одним из членов совета директоров, и на одном из совещаний он меня заметил. С тех пор прошло полтора года, и несколько месяцев назад на моём пальце появилось кольцо; правда, мало кто знал, что на самом деле таким образом я спасала Бо от нежеланного брака с дочерью компаньона его отца, а он в свою очередь дарил мне жизнь, которая стала моим идеалом.

София фыркнула и, гордо вздёрнув подбородок, направилась к своему шкафчику за полотенцем. Иногда я задавалась вопросом, общалась бы она со мной, если бы я не была вхожа в элитный круг правящих города сего? И дело было не только во влиянии или деньгах; мы с ней были совершенно не похожи, несмотря на высокомерные замашки и любовь к дорогой одежде. Раз или два в месяц мы втроём встречались — я, София и Вика — чтобы устроить шопинг, поплавать в бассейне или устроить девичник (если так можно назвать скучные посиделки в доме Сони, который больше напоминал музей, и разговаривать о новинках модной одежды), но это не объясняло того, почему мы вообще общаемся.

Вика отличалась от нас обеих своей «зажигательностью», непосредственностью и совершенной неуместностью в этом элитном колорите пресыщенных жизнью снобов; таких, как она, одни называют исключением из правил, а другие — ошибкой системы. Я же видела в ней себя — точнее, ту прежнюю версию себя, которая уже давным-давно была похоронена под толстым слоем гордости и самолюбия. С одной стороны, мне не хватало тех эмоций и чувства свободы от тех рамок, в которые я сама же себя и загнала с лёгкой руки жестокого мира крупного бизнеса; а с другой была этому несказанно рада, потому что только к ногам сильных ложится мир.

* * *

Правда, четыре года назад мой идеальный мир и хвалёная выдержка чуть не рухнули в одночасье, когда отца сбил на машине какой-то пьяный малолетний придурок. Слава Богу, всё обошлось, хотя процесс выздоровления дался папе нелегко, но я всё же была бы счастлива, если бы он написал в полицию заявление, и этого сукина сына пожизненно лишили бы прав. Судя по тому, на какой тачке он тогда приехал, денег в его семье с лихвой хватило бы на то, чтобы построить этому недоделанному мажору отдельную шестиполосную трассу, где ему бы некого было гробить, кроме себя самого. Прошло столько лет, а воспоминания в памяти всё ещё были живее всех живых, и каждый раз чувство ненависти неприятно жгло нутро.

На улице царит зимний холод, пробирающий до самых костей, но я всё равно выхожу, в чём есть — без куртки и головного убора, потому что Бо довезёт меня до самого дома в центре города и высадит на подземной парковке. Подхожу к нему вплотную и легко прижимаюсь к его губам, но он не даёт мне отстраниться, обхватывая меня за талию и углубляя поцелуй — показывает, что он хозяин положения, и всё идёт именно так, как ОН хочет. Мысленно закатываю глаза, но на поцелуй отвечаю, потому что удовольствие от процесса было обоюдным.

Несмотря на холод меня бросает в жар, хотя никакого отклика в душе я не чувствую — всё проходит исключительно на уровне физиологии, но так даже проще: если спустя несколько лет после свадьбы у Бо появиться безумная идея завести себе любовницу, моё сердце точно не будет разбито.

Вот наконец Аверин меня отпускает, и на его лице расцветает высокомерная усмешка — жених доволен произведённым впечатлением. А мне совершенно наплевать, потому что я к нему ничего не чувствую — только уважение за полную самоотдачу в работе и недовольство за эмоциональную нестабильность; особенно в те моменты, когда всё идёт не по его плану.

Дорога от спорткомплекса до центра занимает от силы десять минут, но из-за гололёда автомобили напоминали копошащихся улиток, и мы без конца застревали в пробках на каждом повороте. Где-то на третьем светофоре Богдан не выдерживает и закуривает сигарету, и я отворачиваюсь к окну, напоминая себе о том, что уже больше года не курю, потому что ему это не нравится. Бо приоткрывает окно, впуская в тёплый салон ледяной январский воздух, заставляя меня вздрогнуть от холода. Пока он курит, выдыхая сизые облачка дыма в воздух, рядом с нами останавливается чья-то «Приора»; и хотя все её окна закрыты наглухо, я всё равно имею честь «наслаждаться» песней Шуфутинского про третье сентября, которую всем сердцем ненавижу — должно быть, потому, что именно в этот день родилась, и на протяжении всей своей жизни вынуждена получать её в качестве сопровождения к чьему-либо поздравлению. Всем кажется, что это весело и оригинально, а меня уже тошнит даже от исполнителя, хотя Михаил Захарович не виноват в том, что у людей начисто отсутствует фантазия.

Вопреки ожиданиям в мои апартаменты Богдан не поднимается — предпочитает вернуться в офис и помочь отцу исправить ситуацию с практически сорвавшейся сделкой, которую они вместе готовили целый год. Сегодня вечером будет устроен небольшой приём, на котором они сделают последнюю попытку наладить контакты, поэтому всё должно пройти по высшему разряду. Изначально этот приём планировался как последний штрих для укрепления связей и начала сотрудничества, а по итогу превратился в последнюю спасительную соломинку, поэтому сегодня и от меня будет многое зависеть. Я по сотне раз проверила списки приглашённых, сняла пробу с каждого блюда, чуть не убив при этом свой желудок, и убедилась в том, что банкетный зал выглядит как надо.

Свой собственный образ я тоже продумала до мелочей — благо под рукой всегда была любая мало-мальски необходимая косметика и платья на любой вкус; сперва тёплый душ с ароматным персиковым маслом, запах которого даже Богдана не оставляет равнодушным; затем следует кружевное бельё бежевого цвета — обожаю эту мягкую цветовую гамму. Пока в тело впитывается персиковый крем из того же набора, наношу вечерний макияж, подчёркивающий правильные черты лица, и слегка завиваю волосы, оставляя их распущенными. В завершение образа надеваю платье от «Валентино» того же бежевого цвета, расшитое серебряными нитями, и туфли-лодочки на умопомрачительном каблуке, но устать на них не боюсь — уже давно привыкла.

Да и положение обязывает.

В восемь вечера на телефон приходит сообщение от Богдана, в котором он выражает «сожаление» о том, что сам за мной приехать не сможет, так как им с Николаем Александровичем приходится глаз с клиентов не спускать, чтобы не потерять последний призрачный шанс на заключение сделки, но за мной приедет служебный автомобиль. Конечно, я остаюсь недовольна сложившейся ситуацией, потому что она приобрела традицию повторяться, и чем дальше — тем чаще. Последние два месяца отвезти меня на любые мероприятия вместо Бо приезжает служебная машина — это несмотря на то, что мы уже тысячу раз обсуждали вариант совместного проживания и оба пришли к обоюдному согласию, но из-за подобных выходок судьбы, у которой мы ходим явно не в любимчиках, мой переезд к нему откладывался на неопределённый срок.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌Накидываю на плечи шубку — скорее для приличия, нежели по необходимости, потому что машина ждёт меня на подземной парковке — и спускаюсь на лифте в самый низ; там усаживаюсь в кожаный салон чёрного «Мерседеса» и за те пятнадцать минут, что мы петляем по центру города, пытаюсь собраться с силами и не ударить в грязь лицом, потому что в этом случае меня не пожалеют совершенно.

Ещё издали замечаю возвышающееся здание компании, которое мерцает в лучах прожекторов, проецирующих на внешнюю сторону стен разноцветные всполохи; подобное каждый раз ненадолго заставляет сердце восторженно замирать, а после оно бьётся о грудную клетку в ускоренном темпе, потому что я вспоминаю, через что мне предстоит пройти. Но ведь я — «королева притворства», как окрестили меня некоторые коллеги, которые взаимно не переносили меня на дух, так что спрятать страхи за маской непринуждённости для меня не составляет труда.

В зал, где проходит мероприятие, поднимаюсь одной из последних, сдав по пути верхнюю одежду в гардероб; уже почти все гости находились здесь — это я могла утверждать с уверенностью, потому что после всех проверок списка приглашённых знала все фамилии наизусть.