Это заставляет меня застыть на месте и растерянно нахмуриться: мы ведь несколько часов назад разговаривали, и всё было отлично — в чём же сейчас дело? Стоять посреди парковки и смотреть на парня, который сделал вид, будто не замечает тебя, было глупо, поэтому я просто пошла в сторону главного входа; проходя мимо аллеи, натыкаюсь на сочувствующий взгляд Карины и начинаю злиться.

— Я должна быть рядом независимо от того, что он говорит и как себя ведёт, — бормочу себе под нос, словно мантру, его же слова, топая в аудиторию на пару по вводной психологии. — Я же обещала не бросать его.

Конечно, в голове на тот момент всё выглядело гораздо проще, чем оказалось на практике: когда тебя в открытую игнорит человек, которого ты любишь, но ты не можешь вести себя так же, потому что связана обещанием — это больно. Я чувствую какое-то странное опустошение, когда думаю об этом, и единственное решение, которое приходит в голову — надо поговорить с мамой. Она ведь мама, её априори воспринимаешь как всесильного супергероя, способного разогнать любые тучи и залечить душевные раны.

Три пары проходят как в тумане; я старалась лишний раз не смотреть в сторону Ярослава, хотя его взгляды ловила на себе регулярно весь учебный день, и это выматывало. Скорее всего, он не собирается подвозить меня до дома, раз уж «прокатил» утром, поэтому я сбегаю с лекции, едва звенит звонок, чтобы не было соблазна поймать парня и потребовать объяснений. Сразу покидаю универ и топаю проторенной дорожкой в сторону периметра: сегодня снова останусь в родительском доме с ночёвкой, хотя по правилам такое запрещено.

Мама возвращается со смены около восьми вечера, и я бросаюсь обнимать её, словно уже одно это способно помочь мне чувствовать себя лучше. Я рассказываю ей всё — и про наши с Ярославом отношения, и про тот вечер в этом доме, и про отношение его родителей к нашей паре, и конечно про сегодняшнее поведение парня. Мама слушает внимательно, не перебивая, только иногда поглаживая меня по голове.

— А тебе не кажется, что этот мальчик просто играет с тобой? — задаёт тот самый вопрос, который я сама себе задать так и не решилась.

— Такое нельзя соврать, — качаю головой. — Не в том смысле, что невозможно — просто так убедительно врать нереально. К тому же, я знаю Ярослава — он предпочтёт высказать всё в лицо, а не вести двойную жизнь. Когда мы с ним конфликтовали, он ни разу не задумался о том, чтобы пожалеть мои чувства — просто говорил всё, что хотел.

— Я, конечно, не жила с ним под одной крышей столько, сколько ты; я вообще плохо понимаю, чего он хочет — как от тебя, так и от жизни, но я не думаю, что парни, подобные ему, способны на длительные отношения. Тем более, если учесть всё то, что ты мне только что рассказала.

— Тогда зачем он просил верить ему? — в отчаянии комкаю края тонкого свитера. — Его слова ведь выглядели как предупреждение — будто он знал, что всё случится именно так, как случилось.

Я вспоминаю слова Карины, и меня внезапно осеняет: ведь всё так и есть. Она ведь говорила, что подслушала разговор парней накануне — как раз после этого Ярослав приехал в дом моих родителей. Мысленно стукаю себя кулаком по лбу — как можно быть такой тугодумкой?!

— О, я знаю этот взгляд, — подводит итоги мама. — Теперь всё, что бы я ни сказала, ты просто не станешь слушать.

— Так и есть.

— Но ведь ты приехала сюда за советом, так?

— Да, и почему-то только здесь, разговаривая с тобой, я поняла, в чём дело.

— Но поделиться мыслями ты тоже не хочешь?

— Нет, извини, — качаю головой. — Не думаю, что Яру бы это понравилось.

Мама как-то обречённо улыбается и принимается за готовку, чтобы встретить папу.

— Просто знай, что я за тебя переживаю. Я в своей жизни тоже наделала немало ошибок и не хочу, чтобы с тобой было то же самое, но я всегда тебя поддержу.

Именно это мне и надо было услышать — что я не одна.

В девять приходит папа, и возвращается с гулек Глеб; мы вчетвером ужинаем, как в старые времена, и Глеб предлагает сыграть в «Монополию»: мы часто в неё играли, когда он был помладше. Это отличный способ забыть обо всём и потроллить брата, так что вечер, в общем и целом, выходит весёлым. Около двенадцати мы с Глебом всё-таки ложимся спать, и я вспоминаю то время, когда думала, что буду жить под крышей Вадима. Мы не разговаривали уже несколько недель с того момента, как он вылил на меня помои насчёт наших с Ярославом отношений. Конечно, мне было жаль нашей дружбы, но я не собиралась общаться с человеком, который не уважает мои решения.

Я почти засыпаю с этими мыслями, но внезапно заоравший на весь дом телефон пугает меня, и я подскакиваю на ноги.

— Выключи уже эту хрень! — злится Глеб, накрывая голову подушкой.

Испуганно хватаю телефон и с удивлением вижу на дисплее лицо Ярослава.

— Где ты? — слышу в динамике.

Ни приветствия, ни извинений за поздний звонок — только требование ответа, причём таким голосом, что у меня кровь стынет в жилах.

— У родителей, — отвечаю тихо, выходя на кухню и прикрывая в комнату дверь.

— Какого чёрта ты там делаешь?! Ты вообще в курсе, что не имеешь права находиться там не в выходные?!

— Я знаю, просто подумала…

— Сомневаюсь, что ты вообще умеешь пользоваться своей головой, — едко перебивает меня, и вдоль моего позвоночника прокатывается ледяной валун. — Короче так — даю тебе полчаса, чтобы вернуться домой. Мне насрать, как ты это сделаешь, но если к часу ночи твоя комната будет пуста, ты за оставшиеся пять лет больше ни разу не увидишь родителей.

Прежде, чем я успеваю вставить ещё хоть слово, Ярослав отключается, и меня начинает бить дрожь; его голос был вовсе не дружелюбным, так что я вполне себе верила в эту угрозу. Я быстро переодеваюсь и хватаю сумку, даже толком не причесавшись: сейчас без двадцати час, на улице темно, хоть глаз выколи, и я должна пройти почти половину города, шарахаясь от каждой тени, но страх не увидеть больше родителей пугает меня ещё больше. И пока я тихо прикрываю входную дверь, пряча ключи в кармане сумки, меня мучает всего один вопрос.

Что происходит?

Я добираюсь до дома Поляковых в рекордно короткие сроки, запыхавшись так, что, кажется, чувствую во рту медный привкус крови; решаю сразу пойти к себе, потому что адреналин как-то выветрился, и теперь страшно клонило в сон. Но я вхожу в свой персональный коридор и вижу полоску света из-под двери в комнату — это значит, что меня ждали на полном серьёзе.

Надеюсь, Ярослав объяснит своё поведение.

Вхожу и вижу такую картину — Яр сидит на стуле, задрав ноги на комод, и подбрасывает в воздух теннисный мяч: касаясь поверхности, он оставлял на ней едва заметные пятна, и кусочек потолка теперь был похож на далматинца. Я останавливаюсь, не зная, как начать разговор, а парень будто в упор меня не видит — совсем как тогда на парковке.

— Ну, надо же, ты успела, — лениво растягивает слова.

Вопросительно приподнимаю брови: он что, под кайфом?

— Ничего не хочешь мне рассказать? — складываю руки на груди и прислоняюсь плечом к косяку. — Что с тобой в последнее время твориться?

— Понятия не имею, о чём ты говоришь, — улыбается моей любимой кривой улыбкой, но глаза остаются холодными. — Со мной всё в порядке, а вот ты, кажется, забыла, где находишься — как и своё место в этом доме.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что ты живёшь под моей крышей и не имеешь права шататься, когда и где тебе вздумается.

При этом тон его голоса остаётся обманчиво безразличным, потому что за этим безразличием словно скрывается угроза; и меня это пугает, потому что от такой версии Ярослава я не знаю, чего можно ждать.

— Раньше у тебя с этим не возникало никаких проблем.

Я подозрительно прищуриваюсь, потому что не может любовь так быстро пройти — разве что её вообще не было. Мои глаза широко распахиваются — снова до меня долго доходит — потому что…

— Подожди-ка: так это твоя месть? Влюбить меня в себя, а потом послать куда подальше?