А после, видимо, всё же включается тормознувшийся мозг.

Я бросился к ней ещё до того, как она оказалась внизу; её глаза были широко распахнуты, и это позволило мне вдохнуть, но когда они закрылись, я впервые понял, что такое страх. Наверно, так всегда себя чувствуешь, когда девушка, которую ты ненавидишь, и к которой тебя странно тянет, оказывается в шаге от смерти.

— Не смей умирать, чёрт возьми! — ору не своим голосом, но Варя никак не реагирует.

Её грудь еле видно вздымается, и это меня немного успокаивает — возможно, она просто сильно приложилась головой и потеряла сознание. На наши крики прибегает мать, тётя Валя, наша управляющая и все работники кухни. Лицо матери белеет, когда до неё доходит вся суть ситуации, и она хватает с журнального столика телефон, очевидно, набирая номер скорой.

— Я не знаю, как это вышло, я не хотела, — слышу голос Эвелины за спиной, и голова снова отключается.

Она выглядит напуганной, когда я поворачиваюсь к ней лицом, но это слишком лёгкое наказание; моя рука сама хватает её за горло и вжимает в стену. Эвелина начинает хрипеть и пытается освободиться, запуская свои ногти ядовито-красного цвета в мою руку, но хрена с два я её отпущу.

— Мне бы сделать с тобой то же самое, — шиплю ей в лицо. Кто-то хватает меня за плечо — наверно, мать — и дёргает в сторону, но мышцы словно окаменели. — Только не с таким исходом — прогнать твой позвоночник через мясорубку, чтобы ты до конца своих дней каталась фаршем в алюминиевом ведре!

— Ярослав, что ты такое говоришь?! — раздражённо встревает мать. — Отпусти, ты же её сейчас задушишь!

— А что бы ты сделала, если бы всё вышло наоборот? — поворачиваюсь к ней, продолжая рычать, потому что нить моего собственного накаливания достигла своего предела. — Если бы Варя столкнула эту сучку с лестницы — ты бы тоже просила отпустить?

Родительница молчит, но я и так всё понял.

— Ты вышвырнула бы её за дверь и сделала бы всё, чтобы сломать ей жизнь. Тогда какого хрена ты не сделаешь то же самое с этой мразью?!

Мать дёргается — испугалась? — от моего рыка и отступает на шаг; я снова перевожу взгляд на её троюродную племянницу, и меня накрывает отвращение. Отрываю руку от её горла лишь за тем, чтобы схватить за шею, больно сжав пальцами. Эвелина отбрыкивается и верещит, цепляясь шпильками за ковёр, пока я тащу её к входной двери, и пытается ухватиться за мебель, но я упорно иду к своей цели. На крючке у двери замечаю её сумку и хватаю второй рукой на ходу, выводя девушку на крыльцо. Очень хочется спустить её хотя бы с этих ступенек, но тогда я буду ничем не лучше.

Стаскиваю её с парадной лестницы и отшвыриваю в сторону, но она не удерживается на ногах и падает, царапая колени в кровь о брусчатку; судорожно потирает горло рукой и пытается откашляться, размазывая по лицу слёзы, но мне на неё насрать. Швыряю в Эвелину её сумочку, и содержимое разлетается по двору. У меня вспыхивает кровожадное желание протащить её за волосы по камням и бросить где-нибудь в пыли, но меня ждёт Варя — единственный человек в этом доме, о котором хочется заботиться.

— Молись, чтобы Варя не пострадала, иначе твою шкуру не спасут ни мои родители, ни твоя охрана, — говорю тихо, но Эвелина всё равно вздрагивает и заходится рыданиями, и перевожу взгляд на родительницу. — Если я увижу эту дрянь хотя бы поблизости от своего дома, я за себя не ручаюсь.

Мать прижимает её к себе, успокаивая, и возвращает мне укоряющий взгляд.

— Не забывай, что это и мой дом тоже. И пока я здесь живу, она будет приходить сюда столько, сколько ей захочется.

— Хорошо подумала? — иронично выгибаю бровь.

Мама подозрительно прищуривается, потому что прекрасно знает: если не выполнит это условие, то следующее будет гораздо хуже — и позорнее для неё. Вместо ответа она поджимает губы, но я знаю, что Эвелины здесь больше не увижу — для её же блага.

— В кого ты родился таким жестоким? — давит на жалость, но безуспешно.

— А ты в кого такой бессердечной? Врача в мою комнату пришлёшь.

Она отворачивается, а я возвращаюсь в дом и поднимаю Варю на руки, чтобы отнести в комнату. Я бы мог уйти из дома — на моём счету достаточно денег для покупки квартиры — или поставить мать перед выбором «Я или Эвелина?», но это не поступок взрослого человека. Да и Варя тоже может попасть под удар, а у неё и так хватает проблем — я об этом почти каждый день забочусь.

Укладываю девушку на свою постель и сажусь рядом на край кровати; одновременно с этим в комнату входит медсестра и без слов направляется к Варе. Она что-то делает с моей малышкой, пока я нарезаю круги по комнате и соображаю, как не сойти с ума. Перед глазами мелькает стетоскоп, тонометр, шприц с какой-то жёлтой жидкостью, аппарат для измерения пульса и упаковка таблеток.

— Ничего страшного — просто небольшое сотрясение. Можно сказать, в рубашке родилась. Пусть отдыхает, и через пару дней будет как новенькая. Её может немного тошнить, болеть голова, и подводить ориентация в пространстве, но она в порядке. Я оставлю эти лекарства для неё — на случай, если головные боли будут слишком сильными. Следите за тем, чтобы она эти несколько дней не напрягалась и не нервничала, а после выздоровления пусть посетит врача — убедиться, что она поправилась.

Киваю, и медсестра выходит; я много раз наблюдал за тем, как Варя спит — приходил по ночам и просто смотрел на неё, понимая, что веду себя как маньяк, но не мог удержаться, так что у меня нет никаких проблем с тем, чтобы сидеть рядом с ней.

Меня корёжит, когда в голове разворачивается другой сценарий развития событий: Варя падает не так удачно, и дом застывает, оглушённый треском её позвоночника и черепной коробки; она скатывается в самый низ, окрашивая лестницу в выедающий красный цвет, и её глаза становятся стеклянными, когда она бросает последний взгляд в треклятый потолок. Родители пытаются замять инцидент и в «Утопии», и в полиции, но ничего не выходит, и Эвелину сажают на электрический стул.

Чёрт, да я бы лично её на него посадил!

Вскакиваю на ноги, потому что для меня это слишком, и снова возвращаюсь к ней, наклоняясь к её лицу; но она действительно дышит, и я опять нарезаю круги, пока не спотыкаюсь о брошенные кеды.

— Твою ж налево, — вырывается ругательство, и я отшвыриваю кеды в противоположный угол. — Взять бензин и сжечь всё к чёртовой бабушке вместе с дядиной дочерью…

В отличие от меня, у Вари в комнате всегда чисто; конечно, там особо негде наводить бедлам, но лично я смог бы сделать это и на одном квадратном метре. Меня никогда не парило, что у меня свалка вместо комнаты, но, наверно, в один прекрасный день все доходят до этого — когда обстановка начинает раздражать. Хотя я понятия не имею, как всё это разгребать, так что мне реально было бы проще всё нахрен спалить из огнемёта. Перевожу взгляд на кучу джинсов вперемешку с футболками — такими темпами она скоро станет выше Эвереста и вышвырнет меня из собственной комнаты. И не особо удивлюсь, если окажется, что в центре этой джинсовой вселенной зародилась жизнь.

Варя стонет, и я поворачиваюсь к ней слишком резко, забыв, что здесь каждый шаг может стать последним, поэтому растягиваюсь на паркете, стаскивая запутавшуюся в ногах зарядку от ноута.

— Не комната — грёбаная камера пыток в «Форт Боярде»…

Подхожу к кровати и сажусь на край; Варя просто меняет положение, но при этом ей явно больно, иначе она бы не скулила как побитый пёс. Перекладываю подушку под её головой, и она сразу успокаивается, а я прикладываю ладонь к её лбу.

Горячий. Кажется, у неё температура, но это нормально?

— Варя? — легонько тормошу её за плечо. — Ты меня слышишь?

Она снова едва слышно скулит, и я тру ладонью лицо, пытаясь не злиться, потому что это всё равно, что разговаривать с младенцем, который не может объяснить, какого хрена плачет. А у меня опыта ухода за упавшими с лестницы — да вообще за больными — ноль целых, ноль десятых. Пару секунд думаю, что делать, но понимаю, что сам точно не смогу ей помочь.