— Зачем им затевать эту «войну»? — спросила Ева, полагая, что из них двоих Джеймс куда лучше понимает ход мыслей Асада. — На кой-чёрт идти против тебя?

— Вспомни обед в поместье Риттера. Они убили всех, кто сомневался в этом бредовом плане. Они не идут против меня или ещё кого-то конкретного, они идут против всех, кто мешает им воплотить в жизнь задуманное.

— И как нам выбраться из всего этого?

— Не знаю, — искренне признался Мориарти. — Сперва нам нужно убраться отсюда.

В этот момент Ева поняла, что совершенно не знает, где они находятся. Чернота ночи по ту сторону окна не позволяла рассмотреть окрестности, а в поле зрения Евы не попал ни один туристический буклет или прайс-лист отеля, поэтому определить их местоположение было практически невозможно.

Возможно, Джеймс уже упоминал о том, где они находятся, и Ева просто пропустила это мимо своего внимания. В её мыслях всё ещё царил лёгкий хаос, а поэтому она решила выбрать наиболее нейтральный вопрос:

— Напомни, где мы сейчас?

— Винергоф, за тридцать миль от Граца.

Нет, такое место она определённо бы запомнила. Это ведь было совершенно недалеко от того злосчастного военного склада, где Мориарти окончательно разорвал договор с Асадом.

— Прямо под носом у Риттера… — вздохнула Ева.

— Да, и поэтому здесь безопаснее всего. Пока. В любом случае, мы здесь ненадолго. Вечером прошёл сильный снегопад, и все дороги замело. До утра их должны расчистить, и мы сможем убраться отсюда.

На улице разыгралась метель. Джеймс сидел в кресле возле окна и в перерывах между прочтением очередной заметки о взрыве поглядывал на то, как из ночной тьмы вылетают мириады снежинок, кружащиеся в морозном вихре. Он совершенно не заметил, как позади него скрипнула постель. Половицы заскрипели от чужих шагов, и вот, рядом с Мориарти появилась измотанная, но стойкая Ева, едва держащаяся на ногах.

— Куда мы поедем? — спросила она, глядя на крохотный отельный дворик, освещённый парой уличных фонарей.

— Самый безопасный вариант — Прага.

— Правда? — Ева улыбнулась. — Давно мечтала увидеть Чехию.

В окне отражалось её лицо, окружённое непроглядной тьмой ночи. Впервые за это время Ева сумела взглянуть на себя, и это зрелище ужаснуло её: бледная кожа обтягивала проступающие кости, полные губы иссохли и потрескались, под глазами залегли тени мешков, а волосы больше напоминали прилизанную копну сена. Вся её одежда измялась и разила мерзким запахом крови и пота. Руки всё ещё содрогались в лёгком треморе. Чтобы сохранять равновесие, Ева крепко вцепилась ими в подоконник.

Глядя на свое отражение, ей захотелось умчаться в ванную и смыть с себя все следы сегодняшнего дня. Хотелось стереть с уголков губ засохшие капли крови. Хотелось привести в порядок волосы и сменить грязную одежду. Хотелось ощутить себя чистой хотя бы снаружи. Сделав шаг назад от подоконника, Ева даже не заметила, как подкосились её ноги, и тело полетело навстречу с полом. Сильные руки успели подхватить её раньше, чем Брэдфорд успела посадить себе лишнюю тройку ссадин.

Она вцепилась в Мориарти, как за самую настоящую опору, пытаясь восстановить координацию. Было чертовски неловко, но Ева понимала, что если отпустит Джеймса, то точно встретится с полом. Сложнее всего было заставить себя взглянуть ему в глаза. Привычно сдержанный и апатичный Мориарти сейчас неслабо так нарушил границы её личного пространства.

— Тебе стоит вернуться в постель, — сказал Джеймс, отступая назад.

— Нет. Мне нужно привести себя в порядок…

— Если ты так горишь желанием разбить себе голову, то пожалуйста.

— Джеймс, я… — она громко вздохнула, — я устала от этой слабости. Я не могу просто лежать там и ждать, пока нас с тобой прикончат, — как только она произнесла эти слова, где-то глубоко внутри погасла последняя искра надежды. Ведь это была правда: метель усиливалась и к утру дорогу накроет полуметровым слоем снега. И, даже если их с Джеймсом не настигнут люди Асада, за них это сделает метель. — Не смотри на меня так, Мориарти. Я не ребёнок и давно уже не верю в сказки.

Джеймс, по-прежнему держащий Еву за руки, усмехнулся. К огромному сожалению, в этой усмешке не было и доли радости. Она скорее напоминала предсмертный оскал, с которым люди встречают мысль о гибели.

— Я думал, ты оптимистка, — сказал он.

— Я могла бы ею стать, если бы ты (впервые за эти три с лишним месяца) до конца честно ответил на мой вопрос, — Ева сделала многозначительную паузу, после чего спросила:

— Джеймс, мы ведь не выберемся отсюда?

Теперь она не боялась смотреть в глаза Мориарти, ведь видела в них отражение себя. Он мог притворяться, что ему всё равно, мог скрывать истинные эмоции за сотнями масок, но Ева знала — это всего лишь игра, и настал тот самый момент, когда она должна была прекратиться. Маски полетели в бездну, а напускной фарс исчез вместе с дуновением морозного ветра, что пробирался к ним сквозь щель в старой оконной раме. Джеймс Мориарти из одной сплошной загадки превратился в человека со своими опасениями и надеждами. Он всё ещё не казался заурядным, но теперь его было гораздо проще понять.

Сейчас они оба напоминали отражение одной сучьей сущности. Они не были бы такими похожими, если бы не провели столько времени вместе, если бы за эти три с лишним месяца не научились досконально понимать друг друга и доводить до грани собственным невыносимым нравом. Ева смотрела на Мориарти и видела в нём часть себя — ту самую циничную и безрассудную личность, которую она так долго пыталась подавлять. Возможно, нечто подобное в ней узрел Джеймс.

Ответ на вопрос больше был не нужен. Он потерялся где-то между двумя пристальными взглядами, что пересеклись в сумраке отельного номера. Когда Джеймс её поцеловал, Ева почувствовала, как проваливается в забвение. По её щеке стекала одинокая слеза, руки крепко вцепились за самую реальную опору, а мир застыл на одном мгновении. Всё медленно катилось в бездну, и Еве впервые было на это плевать.

Они должны умереть, но только не сейчас, не в этот самый момент, когда Ева, наконец, спустя двадцать девять лет впервые ощутила жажду к жизни.

***

Электронные часы возле кровати показывали «4:07». Ева сидела на краю постели и завороженно смотрела на заурядный натюрморт, что украшал собой противоположную стену. В нём не было ничего необычного — банальная мазня без капли скрытого смысла. Но сейчас, когда утихла музыка, а Джеймс, измотанный прошедшим днём, уснул на другой стороне кровати, её чертовски успокаивала эта маленькая блёклая картина.

Ева всё думала о прошлом. Сколько раз она имела шанс умереть? Два… три, на самом деле. Её избивали, травили газом и добивали концентрированным ядом. За всё это время Еве впору было ощутить ценность жизни, вкусить её прелесть и возжелать никогда не отпускать эту чертовку. Но она так и не смогла этого сделать. Она прожигала бесценное время, колеся по миру с самым невероятным в своей странности человеком. Ей приходилось не раз испытывать судьбу, обесценивая своё существование в этом бренном мире. Вряд ли это можно назвать любовью к жизни.