— Насколько я понимаю, — заговорил Джеймс, нарушая тишину, — у каждого здесь есть сомнения на мой счёт. Кроме Филипа, конечно же, — он взглянул на молчавшего всё это время Клемана и одарил его своей привычной ухмылкой.

— У вас неоднозначная репутация, мистер Мориарти, — отозвался Зейд.

— Более неоднозначная, чем у вас, мистер Асад? — иронично спросил Мориарти.

От последних слов Мориарти Еву будто прошибло током. Он раскрыл карты — назвал настоящую фамилию Зейда. Сложно было понять мотив, которым руководствовался Мориарти. Он мог блефовать, не имея никакого внятного плана, а мог всё уже давно заранее продумать. И Ева искренне надеялась, что весь этот фарс был устроен не напрасно, иначе их шансы выбраться из этого склада живыми равняются нулю.

— Я понимаю вас, Джеймс, — Асад был спокойным, хотя Ева понимала, насколько сложно столь вспыльчивому человеку держать себя в рамках. — Вы так же, как и мы, многим рискуете, заключая эту сделку. Но, думаю, со временем мы сможем найти с вами компромисс, при котором все ваши сомнения отпадут.

— Пока я его не вижу, — парировал Мориарти.

— Почему вы так отчаянно против этой сделки?

— Потому что не нахожу в ней выгоды.

— А как же старая добрая анархия? Как же ваш любимый драйв? — Асад не спрашивал — он насмехался, от чего его речь, приправленная отчётливым южным акцентом, звучала донельзя приторно мерзко. — Или вы весь остаток жизни хотите играть в «Клюидо» с тем доморощенным детективом?

В конце этой насмешливой тирады Джеймс лишь ухмыльнулся и спокойно ответил:

— Я люблю загадки, Зейд. А то, что предлагаете вы, больше похоже на нелепую шутку.

***

Сидя в машине, Ева совершенно не могла вспомнить того, как они выбрались с той чёртовой военной базы. Она всё силилась найти эти воспоминания в своей памяти, но вместо них всплывала боль — тянущая, сдавливающая и выворачивающая каждую часть тела наизнанку. Жар сменялся невероятным холодом, лёгкие горели, а дышать становилось всё тяжелее. После очередного спазма горло словно обдало едкой кислотой, а во рту появился неприятный горький привкус. На миг Еве показалось, что она онемела. Судорожно хватаясь за горло, Брэдфорд делала глубокие вдохи. Воздуха катастрофически не хватало.

Всё это было реально — каждый парализующий тело спазм, каждая вспышка боли в лёгких, каждый рвущийся наружу истошный стон. Никаких иллюзий и наивных мыслей о Плацебо не осталось. От боли хотелось кричать, что есть силы. Тело становилось тяжелее, будто в него мерно заливали свинец. Держать голову на весу было невозможно, а потому Ева откинулась назад и уставилась в темноту крыши. Она пыталась отвлечь себя хотя бы мысленно от того состояния, в котором находится, но, чем дальше они проезжали по заснеженным перевалам, тем труднее становилось контролировать поток сознания.

Лежать на заднем сидении было чертовски неудобно. Она ни черта не видела и не слышала — была таким себе начинающим коматозником, который ещё не утратил связь с внешним миром. От этого переносить боль было только труднее. Ева ощущала себя узником собственного тела. Ей хотелось вырваться из этой клетки из мышц и костей, хотелось покинуть этот душный салон и ощутить на себе лёгкое дыхание ветра. Тепло душило её, оно словно усиливало в сто крат тот жар, что волнами прокатывался по телу.

Открыть окно никак не получалось. Руки просто не слушались Еву. Они тряслись в треморе всякий раз, когда она пыталась что-нибудь сделать. В таком отчаянном состоянии приходилось идти на крайние меры. Как бы ни было ей сейчас больно, Ева должна была позвать Мориарти, иначе она попросту задохнётся.

— Дж-Джеймс… — прохрипела она.

Горло саднило от боли, и Ева ощущала подступающий приступ кашля. Она старалась сдержать его, делала глубокие вздохи и даже на несколько секунд задержала дыхание. Когда горло раздирает боль, кашель — это плохой признак, — такую простую истину уяснила для себя Ева после тех нескольких раз, когда её пытались отравить.

— Да, — отозвался Мориарти.

— Мне… — Ева прочистила горло, — плохо. Жарко… Остановись…

Последние слова утонули в приступе кашля — таком сильном, что Ева едва ли не ощутила, как её лёгкие выворачиваются наизнанку. Она прикрыла рот, пытаясь сдержать мерзкий кряхтящий звук. Горло раздирала жгучая боль, а из глаз катились слёзы. Кажется, Джеймс пытался сказать ей что-то о том, что у них нет времени на остановку, но Ева вряд ли разобрала половину из того, что он говорил. Она могла думать лишь о том, когда прекратится этот раздирающий кашель.

Понадобилось несколько невероятно долгих минут, чтобы Ева смогла совладать со своим организмом. Кашель прошёл, оставив после себя неприятный металлический привкус во рту, саднящую боль в горле и тяжелое сбившееся дыхание. На лбу выступила испарина. Как только Ева занесла ладонь, чтобы вытереть холодный пот, то увидела на ней бурые капли крови.

«Если это вышло из лёгких, то всё гораздо хуже, чем кажется…», — подумала она.

Кровь с руки она стёрла, но это не избавило её от нарастающего страха. Мысли относили Еву к тому полуиллюзорному образу Джулса Клемана — человека невероятной выдержки, который скончался от порции концентрированного яда. Хотела ли она умереть, как он? Однозначно, нет. Жалела ли она о его смерти? В какой-то степени — да. Но гибель Клемана беспокоила Брэдфорд куда меньше, чем её последствия.

Ева всё дышала — громко и натужно, словно с каждым вдохом она превозмогает саму себя. В салоне по-прежнему было невероятно жарко, из-за чего воздух становился подобным вязкой, липкой смоле, что больно обжигала горло.

— Открой… окно! — прорычала Ева, когда дышать стало совсем невозможно.

Ответа не последовало. Послышался тихий гул, и её лица коснулось лёгкое дуновение зимнего ветра. Приятный морозный воздух обволакивал тело, поглощая весь мерзкий, неприятный жар, а дышать стало в разы проще.

— Легче? — спросил Джеймс.

— Немного, — тихо ответила Ева за миг до того, как её голова разразилась вспышкой резкой боли. — Чёрт…

В глазах потемнело. Ева пыталась поднести свою руку к лицу, но она не слушалась её. Тело содрогалось в мелкой судороге. Мышцы сокращались с безумной частотой, а в голове творился форменный коллапс. Каждая часть тела изнывала от боли, а давящий спазм медленно подступал к сердцу. Морозный ветер больше не успокаивал и не дарил приятной прохлады.

Несколько сильных приступов кашля окончательно истощили Еву. Она ощущала, как с уголка губ стекает тонкая струя крови, но не могла ничего сделать. Тело окаменело — оно больше не подчинялось ей, застыв намертво в одной статичной позе. Острая боль пронзила сердце, и от этого захотелось кричать, но сил больше не осталось. Где-то рядом слышался голос Мориарти, доносящийся для Евы далёким эхом. На фоне звучал тихий гул мотора. Взгляд больше не улавливал внешний мир — всё расплылось в пёстром градиенте, и лишь темнота крыши казалась чёткой и наиболее осязаемой.

Ева смотрела вверх и мысленно улыбалась. Она чувствовала наступление конца. Занавес этой страдальческой пьесы опустится совсем скоро, и она счастлива. Ей ещё немного страшно от мыслей о смерти — совсем чуть-чуть, ведь боль гораздо страшнее. Как бы ей не хотелось бороться за жизнь, на это больше не осталось сил, а потому она решила отступить.