— Ладно, пойдём быстрее, — голос Мориарти прервал её тревожные мысли, и она вновь пошагала вдоль тёмных римских проулков.

Их окружали старые пятиэтажки с выцветшими фасадами и потрескавшимися стенами — такие высокие и серые, словно стены бесконечного лабиринта, в котором они — Ева и Джеймс — как лабораторные мыши бежали наперегонки с собственной смертью.

— Прости, — вдруг сказала Ева, пытаясь перекричать нарастающий гул машин

— Что?

— Прости за то, что вытащила нас в город сейчас.

— Лучше сосредоточься на дороге, — сказал раздражённо Джеймс, который едва ли был в восторге от её пробудившейся совести.

— Хорошо.

Спустя несколько минут скитаний тёмными кварталами, впереди показалась большая резная арка, за которой виднелась широкая центральная улица. Услышав позади быстрые шаги, Ева ускорилась и уже ближе к выходу из этих каменных джунглей она практически бежала.

На обочине широкого проспекта сновали сотни прохожих, и Ева с Джеймсом лишь удачно влились в один из десятков потоков, который направлялся в сторону заветной площади Венеции. Единственной преградой на их пути стал светофор, который отсчитывал последние мгновения для перехода пешеходов.

— Чёрт, осталось семь секунд. Бежим, — Ева не стала ждать, пока Мориарти догонит её, а потому попросту схватила его за руку и потянула вперёд, словно того нерадивого ребёнка, который ещё не знает простых правил дорожного движения.

Они влились в огромную толпу, что скиталась вдоль стройных рядов с маленькими деревянными сувенирными лавчонками и старались не подавать виду. Спиной Ева всё ещё ощущала, как где-то там, на другом конце площади, стоят эти двое и высматривают их с Джеймсом. Она всё ещё предусмотрительно держалась за Мориарти, чтобы не затеряться среди сотен туристов.

В какой-то момент позади прозвучали громкие возгласы, сопровождающиеся бурными овациями. Впервые за последние десять минут Ева решилась обернуться назад и увидела небольшой церковный хор, что распевал рождественские колядки на небольшой стилизованной сцене.

Их окружало невероятное море зрителей, что сейчас слились в одно большое размытое пятно, на фоне которого маячили те самые двое мужчин, которые преследовали их с Джеймсом. Ева онемело наблюдала за тем, как они в обнимку подпевают «Тихой ночи» и пыталась понять, что же, чёрт подери, происходит.

— Ты видишь это? — спросила она у Джеймса, кивая в сторону пары мужчин — их недавних «преследователей». — Почему они улыбаются, Джеймс? Что… — в этот миг высокий темноволосый мужчина вытащил из своей сумки камеру и стал снимать поющий хор. — Это фотоаппарат? Блядь…

— Это всего лишь туристы, — заключил Мориарти.

У Евы закружилась голова. Она точно сходила с ума, и теперь виной тому были не четыре стены и не звенящая тишина, а самая настоящая паранойя. Она превращалась в неврастеничку, оставаясь в этом городе, поддавалась панике и разучилась различать свои собственные воспоминания и обычные навязчивые мысли.

— Всего лишь туристы… — вторила тихо Ева. — Чёрт, — она прислонилась спиной к стене винной лавки и прикрыла руками лицо. — Я точно сошла с ума.

— Ева, — голос Мориарти звучал словно за сотни километров отсюда, будто это была не явь, а очередное навеянное паникой наваждение.

— Чёртовы туристы, — сокрушалась Брэдфорд, пытаясь собрать в себе остатки сил и смириться с собственным безумием.

— Ева! — Мориарти схватил её за плечи и тряхнул так сильно, что её голова едва не встретилась с сырой деревянной стеной лавки.

— Да, — тихо отозвалась Ева, выныривая из собственных мыслей.

— Успокойся, — это была не просьба, а приказ. — Возьми себя в руки.

— Ты ведь тоже… — она громко вздохнула, — ты же не знал, кто они.

— Нет. Откуда?

Ну конечно же он не знал.

Ева нервно поджала губы и взглянула куда-то в сторону, туда, где среди всей этой пёстрой толпы проглядывал невероятный монумент Витториано с десятками колонн и резными статуями, обрамляющими его полукругом. Вся эта античная красота и величие как-то не вязались с общей суматохой, что царила тут — внизу, на самой площади.

Потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. За это время Ева галопом пронеслась мимо всех своих параноидальных мыслей и пришла к одному лишь выводу — им стоит поскорей оставить всё, что произошло в Риме, позади. Слишком уж свежи ещё эти воспоминания. Они не отпустят их, пока за окном не покажется солнечный берег Сицилии.

— Слушай, — заговорила Ева, когда вокруг них почти не осталось людей, — ты ещё не устал от всего этого: от постоянных погонь, от опасности и этой тупой навязчивой паранойи?

— Нет, — спокойно ответил Джеймс. — Я привык к этому, так же, как люди привыкают к новому дому или соседям. Это всего лишь часть моей жизни — большая её часть. Ты, кажется, говорила, что не знаешь обо мне ничего. Вот тебе ещё один факт: моя жизнь состоит из работы и постоянной погони за опасностью, что в сущности, одно и то же. Я устаю лишь тогда, когда на меня накатывает скука.

В словах Мориарти не было и намёка на издёвку — он говорил правду, какой бы безумной она не казалась. Странно, но именно в таких мелочах и раскрывалась его натура — все эти причуды с драйвом и накатывающей скукой, которые находятся в извечной борьбе внутри этого человека, создавали в уме Евы своеобразный набросок — контуры, что очерчивали приблизительные грани характера Джеймса. С каждым его словом туда добавлялась крупица информации, которая в конечном итоге могла или дополнить общую картину, или изменить её до неузнаваемости.

— Тебе серьезно плевать на собственную безопасность? — слабоватая попытка достучаться до здравого рассудка Мориарти не имела никакого смысла, но почему-то Ева чувствовала, что была обязана спросить это.

— Я бы мог ходить с толпой охранников и убивать любого, кто покажется мне хоть немного опасным. Но разве так можно ощутить весь драйв?!

Пусть в его словах и не было никакой шутки, Ева всё же засмеялась. Она всё-таки неплохо понимала Мориарти, ведь он сказал почти то же самое, что она и ожидала услышать в ответ на свой нелепый вопрос.

— Но всё же один… — она попыталась подобрать верную формулировку, — почти охранник у тебя есть. Так что, может тебе и не совсем плевать.

— Возможно.

Они стояли в дальнем конце площади — в месте, куда большинство туристов уже не доходили, застревая у лавок с пёстрыми сувенирами, имбирными пряниками и хэнд-мэйд косметикой. Позади разворачивалось какое-то импровизированное представление из Нового Завета, а впереди в свете ночных фонарей мерцал монумент Витториано.

Когда на часах было семь и большинство лавок уже потихоньку закрывались, толпа людей вдруг хлынула в сторону статуи Эммануила Второго, что находилась на другой стороне площади. У подножья медного всадника Ева заметила большой — просто таки огромный — белый стенд с десятками фото и записок. Внизу лежали сотни букетов, перетянутых траурными лентами, мерцали огни горящих свечей, а в воздухе пахло воском и ладаном.