— Не называй меня так, — этот громкий приказ лишь ещё больше раззадорил Мориарти. Он всегда знал, на что стоит давить в первую очередь.

— Так тебя назвала твоя мать, — от его слов Дауэл на миг скривился от отвращения, после чего медленно зашагал по комнате, мерно набирая что-то на своём сотовом. Когда телефон отправился в карман пальто, Марк резко остановился на месте и сказал:

— Она любила давать мне прозвища. Ричи, Ричард… — его слегка передёрнуло. — Что это? Звучит, как кличка для собаки. Тебе она придумала гораздо лучшую кличку. Джеймс Мориарти, — сказал он наигранно торжественным тоном, — ну просто идеально — и менять ничего не надо. «Смерть — это искусство»[2].

Было невозможно утомительно слушать всё это. Джеймс на миг даже пожалел о том, что затронул эту зыбкую тему, которая всё время выводила их на такой странный бессмысленный диалог. Подумать только, он совершенно разучился общаться с ним за прошедшие годы.

— Ты хотел поговорить о моём имени или была ещё какая-то причина для твоих трёхмесячных игр? — спросил Мориарти, прекращая этот глупый фарс.

— Малышка-Ева не оценила? — Дауэл широко усмехнулся. — Зря. Я бы мог её убить, но это бы испортило всё веселье.

Марк подошёл так близко, что его дыхание касалось лица Джеймса. Дешёвый трюк с нарушением личного пространства был их любимым фокусом, чтобы отвлечь внимание. Джеймс об этом ещё не забыл, и это радовало. Он отступил на полшага назад, всё ещё ощущая на себе этот сосредоточенный взгляд Марка, который ждал одного — когда Мориарти, наконец, отвлечётся от своих мыслей и отдастся этому чёртовому разговору, забыв про здравую рассудительность.

— Зачем тебе убивать её? — поинтересовался Джеймс. — Ревнуешь?

— Ни в коем случае, — возразил Дауэл. — Она задолжала мне за тот раз в пыточной — слишком быстро прекратила нашу игру.

— И это — всё? — Мориарти окинул своего оппонента скептическим взглядом.

— Не совсем. Ты ведь понял шутку с записками и той надписью? — Марк вновь взглянул на Джеймса, ожидая от него хоть какой-нибудь реакции. — Скажи, что понял. Не разочаровывай меня.

Конечно же, он понял. В памяти Мориарти осталось не так много моментов из юности, но среди тех редких кадров, что ещё хранились где-то в дальнем углу сознания, были их с Марком (или Ричардом, он уже не помнил, как называл его тогда) загадки. Он любил головоломки, а Дауэл болел стихами, и это постепенно превратилось для них в подобие игры, что становилась всё более странной и абстрактной. Марк зашифровывал послания и оставлял их в разных памятных местах, но суть была не только в том, чтобы собрать все клочки бумаги, или разгадать комбинацию слов, что всегда означала нечто бессвязное и бессмысленное. В игре всегда была важна первая строчка.

— Тебе нужна помощь, — ответил Мориарти. — Опять проблемы с правительством? Не согласовал с Майкрофтом Холмсом поставки оружия террористам?

С лица Дауэла исчезла улыбка. Он взглянул на Джеймса опустошённым взглядом, сказав:

— Они проводят чистку.

— Нашли что-то на тебя? — предположил Джеймс.

— Много всего. О тебе ни слова, но информации там хватит на три пожизненных.

Мориарти не был в восторге от слов Дауэла, ведь понимал, что такому, как он, в тюрьме точно делать нечего, иначе может повториться история с Эвр Холмс. Однако его не сильно задел (и уж тем более — не удивил) тот факт, что Марк сам загнал себя в угол перед правительством.

— И что ты от меня хочешь? — безразлично спросил Джеймс.

— Нужен отвлекающий манёвр. Твой уговор с той психичкой ещё в силе?

Зря он рассказал ему о сестре Холмс. Такой информацией слишком легко шантажировать, а теперь она была практически обесцененной благодаря рвению Дауэла получить всё и сразу.

— Слишком рано для того, чтобы начинать это, — отрезал Мориарти. — Шерлок Холмс ещё кочует по Европе, а его старший брат строит из себя убитого горем.

— Тогда вернись в Британию сам, — предложил Марк, — подстрой пару крупных заговоров и дай мне их решить, как в старые добрые времена. Я прикрою тебя, обещаю.

— У меня больше не осталось людей в Британии, — это была не отговорка, а сокрушительная правда. Джеймс ещё не свихнулся, чтобы оставлять своих ключевых помощников под прицелом правительства и обозлённого Холмса.

— Ты шутишь? — с недоверием протянул Дауэл.

— Нет.

Он был не удивлён — скорее, разочарован ответом Мориарти. Прикрыв глаза, Дауэл громко вздохнул, после чего озвучил самое сумасбродное, но единственное возможное решение своей проблемы:

— Тогда давай, я буду твоим человеком. Но мне нужен твой авторитет и твой мозг.

— Ричард, Марк, Джордж, — со злостью перечислял Мориарти его бесконечные псевдонимы, — мне плевать, как ты себя сейчас называешь. Ты был моим человеком, пока не сделал одну большую ошибку. Ты предал меня — поддался пошлому влиянию власти.

— Мне нужна власть, — сказал Марк. — Без неё я — никто.

— В твоём понимании, власть — это авторитет в том пёстром кодле из политиков, которым я портил жизнь? — Мориарти презрительно хмыкнул. — Это всего лишь дешёвый фарс. Ску-ука. Власть — это свобода подрывать их дома, красть их детей, убивать их близких и оставаться в тени — не замеченным, но влиятельным. Ты получил MI-6 — лучший механизм манипуляции людьми после телевидения и церкви — и сделал из этого источник денег и собственного пиара.

Мориарти говорил это с укором, словно отчитывал нашкодившего ребёнка (который, впрочем, был куда старше него самого). Он видел, как глаза Дауэла наливаются злостью, а желание прекратить этот предельно честный монолог постепенно приравнивалось к рвению врезать Джеймсу посильнее. Но он бы не ударил его, ведь опуститься до чего-то подобного значило для него признать свою слабость.

— Ты не будешь упрекать меня за мои ошибки, — прошипел он своим пронзительным баритоном.

— Буду, пока я их исправляю!

Они смотрели друг на друга, стоя на самом безопасном расстоянии, — всего ярд, но он казался милей сейчас, когда атмосфера накалилась, и обоюдная злость уже не пряталась за ширмой мнимого безразличия.

Стоя друг напротив друга, они ощущали их общую связь — то, что не передать никакими родственными узами. Иная внешность, иное мировоззрение, иная жизнь, но один безумный взгляд, что был разделён между этими двумя людьми. Четыре осколка ночи влетели в их глаза и оставили там след из тьмы. И, даже когда они улыбались, когда заливисто смеялись, одна вещь объединяла их — пустой мёртвый взгляд с искрами безумия, мерцающими, как мириады звёзд в глубоком тёмном небе.

— С каких пор ты стал таким принципиальным? — Дауэл медленно зашагал от одного угла узкой комнаты к другому, глядя на Джеймса.

— С тех пор, как разочаровался в тебе.

— И чем же я тебя разочаровал, Джим? «Предательством»? — он захохотал. — Да ладно, скольких своих клиентов ты подставил под обстрел, когда играл с Холмсом в ваши детские игры? Не тебе мне говорить о предательстве, братец, — Дауэл остановился прямо напротив него и вновь упёрся спиной в стену, время от времени поглядывая на наручные часы. — А, знаешь, ты всё жалуешься, но, не будь меня, ты бы вряд ли выбрался из «Тринити»[3] и не стал тем, кем являешься сейчас. Ты не задумывался, почему всё ещё исправляешь мои ошибки, почему ты не убил меня? Ты обязан мне большим, чем просто мнимым родством. Я изменил твою жизнь, Джим.

Мориарти лишь отрицательно замотал головой, обнажая свой звериный оскал. Он не понимал этой сентиментальности брата, не понимал, к чему сейчас цепляться за то, что было так давно. Они оба помнили то время по-своему, и с его, Джеймса, стороны оно не казалось таким предопределяющим и триумфальным.

— Убийство матери — прекрасный толчок к новым вершинам, — с сарказмом заметил Мориарти.

— Она была алкоголичкой, — сказал Марк. — И она бы прикончила тебя вместе со мной.

— Она боялась тебя.

— И не зря, — отрешенно сказал Дауэл. — Ладно, хватит. Я не хочу выяснять отношения. На это у нас ещё будет время в Британии.