Их самолёт пошёл на посадку в Международном аэропорту Палермо, что находился в пятнадцати милях от города. Большинство пути проходило вдоль северного побережья, мимо небольших городов и посёлков, что, как один, были похожи друг на друга. Ева не успевала следить за тем, как менялись названия на указателях, она всё больше всматривалась вдаль, на бушующее холодное море, устав от однотипных ландшафтов и архитектуры. Порой, ей в глаза бросались большие билборды, расставленные вдоль шоссе. На них, кроме обычной, ненавязчивой рекламы, мелькали мотивирующие фото и кричащие надписи, вроде:
«ХИМИЧЕСКИМ ОТХОДАМ НЕ МЕСТО В МОРСКИХ ВОДАХ!»
Ближе к Палермо Ева заметила, как подобные надписи стали мелькать уже на оградах частных домов, выделяясь из обилия тусклых красок. На площадях всё ещё висели рождественские украшения, напоминая о недавнем празднике, людей на улицах почти не было, а если они и появлялись, то были лишь одинокими прохожими на пустынных улицах. Среди этого привычного затишья горел небольшой, но яркий огонь протеста, который, подобно керосину, подогревали все те плакаты и листовки.
Засмотревшись на местные пейзажи, Ева едва не пропустила тот момент, когда сидящий рядом Мориарти внезапно после получасовой тишины заговорил. Да только обращался он не к ней, а к загадочной персоне на другом конце телефонного провода. Ева никогда не имела привычку слушать частные беседы — ей хватило подобного опыта в МІ-6 — но в салоне машины выбор невелик, а потому она время от времени ловила редкие фразы Мориарти, адресованные его собеседнику, но не вникала в их смысл. Так продолжалось до того момента, когда Джеймс не произнёс до боли знакомое ей имя. «Да, Филип», — сказал он. Ева медленно повернулась к нему лицом, оторвавшись от рассматривания очередного броского баннера. Какое-то время Джеймс продолжал беседу — ровно, чётко, без единой лишней эмоции, без колкостей и ехидных усмешек — он, словно надел на лицо стальную маску спокойствия и не снимал её до последнего брошенного на прощание слова.
— Опережая твой вопрос, да, это был Клеман, — сказал он, положив трубку.
— Что-то случилось?
— Нет.
— Тогда…
Джеймс, словно знал, что именно она спросит. Это было видно по глазам Евы — тревога, что неумолимо убивала в ней львиную долю рациональности и нелинейного мышления, выдавала её намерения. Ева находила Мориарти излишне эмоциональным, но иной раз она сама забывала про банальное самообладание.
— Зачем он звонил? — закончил он так и не заданный вопрос. — Решил поздравить с Рождеством.
— Ты же шутишь, да?! — оторопело спросила она.
— Нет, Ева.
В словах Мориарти не было ни доли шутки, возможно, немного презрения и капля раздражения, но никакого сарказма, никакой иронии. От этого становилось ещё чуднее обдумывать логику поступков Клемана.
В конечном итоге, всё свелось к одному вопросу:
— Но какой в этом смысл?
— Обычная вежливость, — просто ответил Джеймс.
— Филип Клеман не из тех, кого заботят такие формальности.
Пусть Ева не так уж и долго знала Клемана, ей хватило времени, чтобы сделать один простой вывод: Филип — надменный и совершенно не скрывает эту свою черту. То, как он разговаривал с Луизой, или его знаменательная речь после взрыва конкурента на полигоне только подкрепили её домыслы. Он не вежлив, нет, он не из тех, кто отмечает в своём календаре красным маркером важные даты и не пропускает ни одного праздника.
Впрочем, Джеймс был целиком и полностью согласен с домыслами Евы:
— Да, ты права.
— О’кей, тогда, что ему от тебя нужно?
— То же, что и всем, — деньги.
От слов Мориарти Ева лишь невесело усмехнулась. Столь прозрачные мотивы руководили почти всеми, кто решался работать с ним, — и даже Евой на первых порах их сотрудничества. Она прекрасно понимала Клемана и его попытки выслужиться перед Джеймсом, какими бы бесполезными они не были. Мориарти плевать на учтивость, ему нужно подчинение и содействие, а в случае с подчинёнными — слепая верность. Временами, на службе у Мориарти Ева чувствовала себя слепым кротом, которому приказали рыть нору в одном единственном направлении, и она, чёрт подери, рыла эту нору, довольствуясь лишь сухим «Так нужно Джеймсу» с уст Морана. Клеман не из тех, кто способен на слепое доверие. Ева подумала о том, что жена покойного Джулса, наверняка, поняла это, куда раньше, чем она сама или Джеймс.
— Ты видел те бумаги, что передала тебе Луиза? — спросила Ева на выезде из небольшого прибережного посёлка.
— Да, в них много занятных вещей, — ответил без особого энтузиазма Мориарти.
— Что за вещи? — Ева с непониманием покосилась на Джеймса, но тот лишь мельком поглядывал на свой сотовый, монотонно набирая сообщение.
Через несколько секунд телефон в кармане завибрировал от нового оповещения. На экране мелькала небольшая иконка с текстом входящего сообщения:
«Поговорим об этом позже».
Сжав губы в тонкую линию, Ева нервно взглянула на их водителя. Это был человек из окружения Де Луки — он представился Дарио Сорентой и с первых минут проявил нужную долю учтивости, когда понял, что никто из гостей его босса не настроен даже на короткую приветственную беседу. За время их с Джеймсом разговора он даже бровью не повёл — всё смотрел на длинную полосу шоссе и крепко сжимал руль. В таких людях больше тайн, чем в хранилищах ЦРУ, они — самые искусные актёры, чья главная роль — безликий недотёпа, которого никто и никогда не замечает. Парочка их ребят из МІ-6 всегда была на подхвате у больших чинов в качестве водителей или секретарей, и, услышав об этом во время перекура, Ева навсегда отмела для себя перспективу заиметь личную прислугу. Теперь, поглядывая на Соренту, она вспомнила эти давние размышления и в который раз мысленно упрекнула себя за излишнюю дотошность.
Их авто пересекало очередной изгиб трассы, что вела к Палермо. По левую руку шумел прибой, морскими просторами гулял порывистый северный ветер, что нагнал тучи и приблизил наступление самой что ни на есть настоящей зимы в этих краях; справа тянулись длинные пустоши, что скрылись под белой морозной мглой. Ева смотрела на обочину, полагая увидеть там очередной билборд с зазывной надписью, но пока мимо мелькали лишь знаки, обозначающие расстояние до ближайших населённых пунктов. Вскоре шоссе стало подниматься вверх по небольшому холму, и с его вершины было видно несколько производственных зданий, что находились, по меньшей мере, в полумиле от дороги.
Они съехали с холма и спустились к равнине, когда впереди, сквозь туман стал проглядываться большой серый силуэт. Это был перевёрнутый грузовик, что лежал прямо на обочине, загораживая солидную часть полосы движения. На большом сером баке, что был у него в качестве кузова, виднелась надпись «East Way».
— Что здесь произошло? — спросила Ева у Дарио, который и не подумал останавливаться, глядя на такое ужасающее зрелище.
— Конкуренты, синьора. Я не хотел вести вас этой дорогой, но из-за шторма другое шоссе подмыло. Наши ребята так и не убрали эту рухлядь, — он краем глаза взглянул на грузовик, — уже дня два гниёт здесь.
Больше он не сказал ничего, а в салоне вновь воцарилась тишина. Странное чувство зарождалось внутри Евы. Это было не похоже на страх, хотя так же сковывало тело невидимыми тисками; не напоминало паранойю, хоть и рождало целую гору невероятных мыслей. «Предвкушение», — подумала она.
Ева вдруг поняла, что тот разбитый грузовик куда красочнее показывает атмосферу всеобщего напряжения, чем тысяча тех нелепых плакатов. Он стоит на том шоссе не просто так, из-за медлительности подчинённых Де Луки — это предупредительный знак, что кричит вам в лицо: «НЕ ПЕРЕСЕКАЙ ДОРОГУ ПАОЛО ДЕ ЛУКЕ ИЛИ ОСТАНЕШЬСЯ ГНИТЬ НА ЭТОМ ЧЁРТОВОМ ШОССЕ!». Это было куда страшнее горстки бумажного мусора, что выцветет после первого дождя.
Холод не пробивался в салон машины, но Ева чувствовала его. Каждый раз, глядя в окно, она ощущала на себе касание ветра, что поднимал волны и гнул ветки мелькающих деревьев. Ещё немного и он ударит ей в лицо, проникнет под пальто и обдаст своим влажным морозным дыханием. До Палермо оставалось каких-то пять миль.
