Сознание пробудилось от громкого «Ева», что ворвалось в её сон и поломало его вдребезги. Это была реальность, что так навязчиво ломилась к ней сквозь дрёму. Ева открыла глаза с громким вздохом, словно отпуская то мерзкое, пугающее наваждение. Она не заметила рядом с собой никого — лишь ещё одно пустое кресло. Ева взглянула назад — в салон — и увидела Джеймса, что сверлил её раздражённым взглядом.

— Десять минут до посадки. Было глупо засыпать сейчас.

— Да, — отрешенно прошептала Ева. — Однозначно, глупо. Прости, ты меня звал?

— Как хорошо, что у тебя ещё не отказал слух.

Выругавшись про себя самыми красочными эпитетами, которые она только могла подобрать, Ева встала с кресла и пересела на место напротив Мориарти. Она совершенно спокойно взглянула на него, явно недовольного сложившейся ситуацией.

— Так что ты хотел?

— Твоего полного внимания.

— Оно у тебя уже есть, — ответила Ева, и это прозвучало совершенно не так уверенно и хлёстко, как в её воображении.

Она не ощущала себя здесь — рядом с Джеймсом в пустынном салоне джета — ведь мысленно всё ещё была Там, в полусознательной дреме. Ева чувствовала цепкие когти сна, что держали её на предельно близком расстоянии, время от времени подкидывая образ поезда с мелькающими, как кадры на старой киноплёнке, видениями из прошлого.

— Выглядишь напряжённо, — констатировал с наигранной жеманностью Джеймс. — Приснился кошмар?

— Не строй из себя заботливого, — оборвала его Ева.

— Ты пресекаешь мои благие порывы, — ему нравилось говорить излишне лукаво — это было маленьким штрихом, который Ева со временем добавила к гротескному образу Мориарти, что сложился в её уме. — А, впрочем, мне уже скучно, так что давай перейдём сразу к сути. Паоло Де Лука — он тот, о ком я хотел поговорить.

— Тот мужчина, с которым мы встретимся на Сицилии? — переспросила Ева. — Я думала, мы всё обсудили.

— Судя по последним новостям — не всё, — Джеймс покосился на свой ноутбук. — Похоже, он решил ввязаться в одну спорную авантюру, чем разозлил местное население. Со вчерашнего дня в Сицилии проходят массовые митинги против строительства химического завода, которое затеял Де Лука.

Всё, что Ева знала о Паоло Де Луке, было данью её длинных «почти-рождественских» бесед с Мориарти, вместе с которым им пришлось торчать в Риме лишние два дня, пока вся шумиха вокруг сочельника не утихла, а аэропорт Фьюмичино начал работать в привычном режиме. В те дни в городе разразился не хилый снегопад, парализовавший на некоторое время весь городской транспорт и отрезавший путь к той части столицы, в которой можно было спастись от компании Джеймса. Еве чертовски хотелось выйти под снег и наплевать на любые прогнозы синоптиков, лишь бы не ощущать это странное напряжение, что расставило свои силки по всему номеру и так и норовило заманить её туда. Говорить с Мориарти было, о чём, да только… Ева устала от Рима, устала от маслянисто-белых стен номера и горстки кабельных каналов, что развлекали её по вечерам. Ей так сильно хотелось сменить всю обстановку, что невольно она сама наступала в очередной капкан, заводя беседу с Мориарти. И он отвечал на её вопросы — сперва немного нехотя, но потом отрешенные беседы были уже чем-то привычным. Джеймс рассказывал ей о Де Луке — его юности в тени отца, что был главарём сицилийской криминальной группировки («Мафиози?» — спрашивала Ева, на что получала ответ: «Этот термин немного устарел, но да»); о негласной ответственности, что легла на плечи молодого Паоло после того, как его отца прикончили его же люди; о принципах и повадках, вроде невообразимой выдержки и спокойствия, что превращали Де Луку в самого адекватного и притягательного представителя своего сегмента.

— Ну, он же зарабатывает на том, что продает наркотики на чёрный рынок, — сказала Ева, вспомнив то, что ей рассказал Мориарти. — Почему бы ему не построить завод в Сицилии?!

— Потому что это невыгодно и крайне глупо, — ответил Джеймс.

— Намекаешь на то, что он стал идиотом в угоду каким-то странным целям?

— Возможно. В общем и целом он не такой заурядный, как те, с кем мне обычно приходится работать.

Нечто совершенно иное звучало в голосе Джеймса сейчас — нечто, выходящее за его привычный диапазон эмоций. Они начинали понимать друг друга, и Ева четко прочертила для себя границы, в которых держится Мориарти во время их бесед. Сейчас он медленно пересек ту черту, за которой заканчивалось её понимание.

— Так ты в нём разочаровался? — спросила Ева.

Взгляд Джеймса изменился — стал чуть более холодным, в нём ещё мелькали отголоски саркастичного безумия, но они постепенно угасали. Этот человек был настолько манерным в своих эмоциях, что, порой, могло показаться, словно он их вовсе не скрывает, а выпячивает: излишняя злость, слишком долгая усмешка, высокий тон — во всём этом был тот самый загадочный код, который без единиц и нулей прекрасно скрывает истинное лицо Джеймса Мориарти.

— Когда я разочаровываюсь в людях, Ева, — заговорил Мориарти, — мне становится невыносимо скучно. Обычно, в таком случае, я развлекаю себя тем, что нахожу оригинальные способы, чтобы прикончить их. Пока мне просто интересно. Я заинтригован — мафиози среднего пошиба решил ополчить против себя целый остров людей. Обычно он сдавался уже на том этапе, когда дело только начинало набирать обороты. Не зря в его кругах Паоло зовут «пацифистом».

— Мафиози-пацифист? — Еву перекосило от столь нелепого сочетания слов. — Такие вообще существуют?.. Ах, да, мы же говорим о твоём окружении.

— Де Лука был полезен в определённый момент, его просьбы были предельно простыми — устранение конкурентов, финансовые махинации — всё, что помогало ему оставаться на плаву, а авторитет помогал влиять на этот сегмент криминала.

— Ты расширяешь своё влияние за счёт него?

— Мне больше по душе манипуляции с человеческими слабостями, они — лучшая гарантия результата, но иногда я пользуюсь профессиональным бартером: удовлетворяю чьи-то не слишком большие запросы и получаю взамен необходимую долю власти.

— Понятно, — выдохнула Ева, всматриваясь в серые облака, что клубились свинцовой пеленой над бескрайними водными просторами. Они пролетали последние мили Тирренского моря — до Сицилии оставалось чуть менее пяти минут. Ева собрала небольшую ручную кладь, из которой за всё время полёта достала лишь планшет с целью посмотреть последние новостные сводки. На самом деле, всё, что её пока интересовало, — это то самое место, куда они сейчас направляются. Сицилия была не просто очередной достопримечательностью — это часть её детства — своеобразная Мекка, куда хотелось добраться в силу мечтательности и юношеского максимализма.

В детстве Ева часто рассматривала фото в «Woman’s Own»[2] и видела там невероятной красоты места: большие особняки в эллинистическом стиле, каменные ограды, поросшие плющом, высокие самшитовые лабиринты и синее, как само небо, море, что заигрывало с юным детским воображением, танцуя волнами под бликами полуденного солнца. Отец говорил, что бывал в тех краях, пока собирал экземпляры самых разных растений для их большого сада. Джордж Брэдфорд был прирождённым садовником. Мать говорила, что в его жилах едва ли можно найти кровь, скорее — нектар какого-то невероятно экзотического цветка, что внушает ему эту нетленную любовь к природе. Маленькая Ева помнила запах гортензий, что ограждали дорожку к гостевому домику, она почти точно могла бы отличить по виду лепестков с десяток видов роз, а ещё она мечтала побывать там, где был отец. Ей было, о чём грезить в семь лет, но уже через несколько месяцев малышка Ева Брэдфорд поедет в католическую школу-интернат, куда большинство богатеньких родителей Корнуолла ссылали своих непутёвых чад на «должное перевоспитание в духе старой Англии». И на этом мечты о путешествиях закончатся.

Ева смотрела на фото Сицилии, что мелькнули в статье о Де Луке, — такие красивые и прилизанные, словно их сделали для туристического буклета, — и думала, что в это время весь южный шарм этого места скроет под собой тонкий слой мокрого снега, и она не увидит ничего, кроме замершего в ожидании лета курортного острова.