— Ещё минуту назад я думал, что вы готовы пустить себе пулю в висок. Откуда этот оптимизм?

— Не знаю, он просто… порой, появляется. Неожиданно для себя иногда я осознаю, что мир не так уж плох. Но, думаю, так будет недолго. Пока у меня ещё есть работа и цель, поводов убивать себя нет.

Она думала в тот момент о славных днях, что были между заданиями в Париже. Тогда всё казалось простым, потому что наихудшее оказалось позади, а всё, что было далее — лишь лёгкие порывы ветра после масштабного урагана. Такие моменты — цель, а работа — лишь путь к ним. Подобная жизнь кажется Еве не столь ужасной, а от того и куда более приемлемой и приятной. Даже Мориарти в моменты затишья походит на нормального человека, филигранно заталкивая свои странности в дальний угол сознания.

Ларс ничего не ответил на слова Евы. Он молчал, глядя куда-то вдаль — туда, где огни ночного Монако разрезали тьму своим неоновым маревом. Всё, что смогла разглядеть Ева, — это небольшую вечеринку под открытым небом у самого берега.

— Вы только гляньте на них. Натянутые улыбки, напускная любезность, «Ещё один танец, дорогая?» — это ли не мерзость? Только представьте, что творится в их умах.

— Не хочу, — сказала Ева.

— Почему?

— Я их не знаю, а, значит, — поводов для разочарования у меня не будет. Мне легче думать, что эти люди счастливы и искренни.

— Я полагал, вы — критичная личность.

— О да. Большую часть времени.

— Вы верите мне?

— Процентов на семьдесят.

— Тогда вы, скорее, наивная.

— Если бы вы хотели соврать о своей жизни, то написали бы очередные штампованные мемуары, а не сидели бы здесь с почти незнакомой девушкой.

Еве казалось это совершенным безумием — разводить откровенные разговоры с незнакомым человеком. Она не находила в этом должной доли романтики мимолётных встреч и почти искреннего сострадания, особенно когда твой собеседник почти точно собирается прикончить себя и пытается поставить точку в своей жизни. Ева ощущала этот стойкий дух разочарования и боли, что заполнял собой пространство вокруг Ларса. Он напоминал ей перегоревших рок-звёзд — такой же, по определению, пропащий человек.

— Вы свободны в понедельник, ближе к десяти вечера? — спросил Ларс, вставая со скамьи.

— Вы избавили меня от работы, мистер Труман.

— Вы ведь не клерк, мисс Доуз?

— Никогда не любила офисы.

— Вам там нечего делать, — отстранённо бросил Ларс.

— До свидания, мистер Труман.

— До понедельника, Ева.

Совсем скоро Ларса Трумана уже не было видно в густой роще, и Ева отчаянно повалилась на скамью. Всё было подобно сну: и тот вечер, и ночная езда по широкому шоссе, и дом, где оказалось чертовски холодно без горящего камина и исправного отопления. Странности её работы казались настолько неожиданными и непредсказуемыми, что Еве вдруг захотелось вернуться в свою укромную квартирку в Ричмонде и нырнуть с головой в ту самую убийственную, но понятную рутину. Она уже с трудом понимала, чего ожидать дальше (не столько от Трумана, сколько от приказов Мориарти).

«Быть психологом для бизнесмена-суицидника — это просто предел мечтаний!.. Отличный рост по карьерной лестнице, Брэдфорд!»

Помимо всего прочего, в голову Евы лезли совершенно непрощенные мысли о том, что, в конечном итоге, она не делает ни черта, кроме того, что усмиряет чужое отчаяние. Нужную информацию она ни за что не получит, ведь и формат общения не тот, да и со смертью Трумана она станет уже неактуальной. Мыслей о решении этой проблемы было не так много, а тех, что представляли какую-то пользу и были хоть на десятую долю рациональными, и вовсе не имелось в наличии.

Джеймс Мориарти — тот, кто в данный момент представлял для Евы наиболее реальную угрозу, дал о себе знать настолько же внезапно, как и исчез. Он позвонил Еве в половине девятого в одно холодное утро за день до того, когда должна была состояться встреча с Труманом.

— Джеймс?

— При других обстоятельствах я бы мог подумать, что ты уже мертва.

— С чего бы мне быть мёртвой? — непонимающе спросила Ева.

— Твой телефон был вне зоны доступа последние несколько суток. Что бы это могло значить?

— Я не… С моим телефоном всё отлично.

— Чёрт. Ты уверена?

Реплики Джеймса то и дело прерывались громким стуком, который больно бил по перепонкам Евы. Она не могла расслышать и половины того, что говорил Мориарти, а потому полагалась лишь на те обрывки фраз, что доносились до её слуха.

— Да! — она пыталась перекричать помехи. — Какого чёрта? Что за шум у тебя на фоне?

— Это не важно. Пока… — Ева вновь услышала громкий стук и голос Джеймса, что обращался к кому-то на той стороне провода.– Проверь его потом, — вновь стук. — Я сказал «потом»! — Ева сидела на диване и с трудом осознавала, что, похоже, не у неё одной всё идёт далеко не по плану. Она смиренно ждала, пока Мориарти не закончит давать приказы и вспомнит об их разговоре. — Ева, мне нужно точно знать, что делает Труман. Ты говорила с ним. Что он тебе… сказал?

— Он, похоже, собирается убить себя.

— Весьма разумно с его стороны.

— Джеймс, я не могу сделать то, чего ты хотел. И, думаю, никто уже не сможет. Труман… всё, что он говорит, словно слова из прощальной записки суицидника.

— Ты поддерживаешь с ним контакт?

— Да, мы… — она попыталась подобрать подходящую формулировку, — разговариваем. Что-то вроде развивающих бесед с потенциальным самоубийцей. Звучит странно, знаю. Я пытаюсь понять, что он от меня хочет.

— То, чего хочет Ларс, не так уж и сложно понять, — сказал Мориарти. — Ему нужна помощь.

— Я не сильно похожа на психолога.

— А ему и не нужен психолог.

— А кто тогда?

— Убийца.

— Что? — шипение раздалось в тот самый момент, когда Ева задала свой вопрос. Она больше не могла расслышать ни слова, сколько бы не кричала в трубку. Она ещё несколько раз пыталась позвонить по тому номеру, с которого звонил Джеймс, но в ответ слышала лишь короткие гудки.

Разговор с Мориарти не прибавил уверенности Еве. «Убийца», — это слово крутилось в её голове и не давало покоя. Что оно должно означать? Определений много, но суть всегда оставалась одной: убийца — человек, что разрушает и уничтожает, крушит и ломает. Убивать страшно, особенно, когда нет ни малейшей на то причины и мотивации, особенно, когда ты всего лишь коммивояжёр, что едва ли когда-нибудь стрелял в человека. После убийства Клемана мало что поменялось — Ева всё ещё не хотела примерять на себя эту роль вновь. Сейчас она не была уверена в том, насколько точны слова Мориарти и что они значат, однако было то, что Ева знала наверняка — она не убьет никого. Это не в её компетенции.

Сомнения усугублял и сам Труман. Он не отзывался несколько дней, пока не прислал короткое, но содержательное СМС-сообщение:

«Сегодня, 20:00, проспект Ситронье, дом 3.

Планы поменялись. Думаю, это будет наша последняя встреча».

В тот самый момент Ева разводила огонь в камине и едва не уронила раскалённую кочергу, когда прочла последнее предложение. Раньше мысли о том, что Труман был отчаявшимся сумасбродом, принимались ею куда проще, чем сейчас. Они не знали друг друга хорошо, а потому сложно было делать выводы, но Ева точно была уверена, что Труман способен сотворить нечто совершенно ужасное со своей жизнью.

«Мир утомляет, когда причин умереть куда больше, чем поводов жить», — так он сказал ей тогда в галерее, и Ева точно была уверена, что это далеко не пустые слова.

В день встречи с Труманом Ева чувствовала себя растерянной. Она в недоумении бродила по дому в поисках вещей, что сгодились бы для такого случая, и отстранённо слушала новости, что шли по BBC NEWS. В Британии обсуждали несколько политических скандалов, в Европе назревала новая волна кризиса, а бедолагу Берлускони всё не отпускали тени его бывших. Ева не вникала в слова ведущих и вовсе не имела желания смотреть на очередную «несчастную», что решила вкусить славы посредством сексуального скандала. Временами Ева включала электронную карту и проверяла выставленный маршрут. Это было ни к чему, но только так она могла успокоить себя: у неё ещё будет как минимум полчаса пути, чтобы собраться с мыслями и настроиться на нужный лад. Она вполне способна перебороть внутренние переживания, отключив небольшой условный тумблер, который в узких кругах британской разведки называли «режим девственницы». По правде говоря, такое определение принадлежало её боссу Марку Дауэлу, который обозначал им волнение во всех его различных проявлениях. Поначалу такое выражение вызывало лишь улыбку, пока Ева лицом к лицу не встретилась с необходимостью жертвовать чьими-то жизнями во имя рациональности и вопреки светлому гуманизму. Быть «девственницей» на должности координатора было строго запрещено. Это казалось таким же моветоном, как лишние вопросы или бойкий гонор. В работе Евы ценились точность и безукоризненное подчинение приказам.