Неподалёку послышался скрип, и оголённых плеч коснулось холодное дыхание ветра. На мгновение Еве показалось, что глаза из глубины ей подмигнули. Но она этого так и не увидела, ведь перевела свой взор на дверь ванной, что теперь была открытой. На пороге стоял Джеймс. В своей тёмно-синей рубашке с закатанными до локтей рукавами он всё ещё мог показаться угрожающе опасным — таким и являлся, — но для Евы этот вид отдавал чем-то непривычно домашним, а от того нравился куда больше его привычных строгих нарядов.
Джеймс не заходил дальше двери. Он смотрел на Еву с расстояния приемлемой близости и с непоколебимой бесстрастностью рассматривал видимые части её тела. Этот взгляд сложно было назвать осуждающим или пренебрежительным — Джеймс сам был не понаслышке знаком со шрамами, но его боевые ранения всё ещё оставались для Евы загадкой. Сама же она теперь была перед ним, как распахнутая книга — автобиография. Детство отпечаталось на тонких фалангах пальцев старыми шрамами от ударов учительской линейки, которой её втайне от родителей лупили в частной школе. Юность расцветала на коленях белыми следами от старых царапин, которые Брэдфорд понасадила себе, пока рассекал родной Трурро на новеньком велосипеде, разнося отцовские заказы. Запястьями струились отметки её студенческой молодости — несколько старых следов от стекла и царапина, полученная во время очередной факультетской попойки. Страница перевернулась. Рёбра были усеяны шрамами её фривольной и опасной взрослости. Годы, когда былая юношеская спесь уже должна кануть в пучине рационального мышления, легли на её тело мириадами мелких и не очень шрамов, несколькими кривыми швами и уж совсем неприглядными рваными ранами, что только-только начали заживать.
Ева чувствовала себя мерзко. Она с силой прижала к себе руки, скрывая грудь. И что-то нелепое было в её движениях. Что-то, от чего давно стоило избавиться в присутствии Джеймса. Ведь он смотрел на неё без доли омерзения. Глядя на Мориарти, Ева не видела ничего, кроме скупого понимания и лёгкой доли злости — не на неё, скорее всего. Однако взгляд этот всё ещё её нервировал.
— Зачем ты пришёл? — тихо спросила Ева, пытаясь совладать с собственной неловкостью.
— Я писал тебе час назад, но ты не ответила.
— И ты резонно предположил, что можно врываться в ванную без стука?
Ева всё рассматривала блики от потолочной лампы, мерцающие на водной глади, так и не решившись сойтись взглядом с Джеймсом. Мокрые волосы, изрядно отросшие за последние несколько месяцев, спадали на лоб своими вьющимися прядями, но смахнуть их Ева не могла. Руки крепко сжались в замок на её груди, и разомкнуть их было невозможно.
— Я бы не пришёл, если бы это не было важно, — сказал Джеймс с присущим ему пренебрежением.
— Безусловно… — Ева нервно усмехнулась.
Она едва поёжилась от холода, когда со стороны двери послышался шорох. Спустя миг, над ней уже навис, подобно тени, Джеймс, который без лишних церемоний присел на край ванны. На миг показалось, что всё это — чистый сюр, иллюзия, навеянная навязчивыми мыслями. По лицу прокатилась холодная капля, упавшая с волос. Казалось, что Ева плачет, но её эмоции закончились два месяца назад, где-то между Женевой и Шеврье, когда позади сияло зарево разгромленного Зала заседаний Совета ЕС, а в мыслях раздавался зловещий щелчок выстрела. И она раз за разом умирала, ощущая, как фантомная пуля рассекает её голову.
Капля упала в воду, создавая лёгкую рябь.
— Ева, — позвал её Джеймс.
Брэдфорд так и не обернулась. Она смотрела вперёд своим пустым взглядом, постепенно теряя ощущение реальности. Её взгляд блуждал по ослепительно-белому кафелю, покрывавшему стены, а мысли вновь раз за разом возвращались к ранам прошлого.
Где-то на предплечье заныл шрам от ржавого гвоздя, что полоснул по руке, пока Брэдфорд выбиралась из своего укрытия в женевской заброшке.
— Что? — тихо спросила Ева.
— Взгляни на меня.
Это уже становилось смешно. Ева чувствовала себя провинившимся ребёнком, которого вот-вот должны были отчитать. И Мориарти прекрасно мог бы сойти за моралиста, если бы не все его былые грехи и полный разлад с совестью. Поэтому Ева резонно ждала от него чего-то возвышенно-циничного — какой-то очередной длинной речи на тему её самоопределения, которой обычно заканчивались их вечерние беседы, или, как минимум, привычной издёвки.
Поднять взгляд оказалось труднее, чем она предполагала. Брэдфорд выпрямилась, упираясь спиной в холодную стенку ванной, и, не размыкая рук на груди, подняла свой взор на Мориарти.
— Чего ты хочешь, Джеймс? — устало спросила она.
— Дай руку, — не попросил — потребовал Мориарти, и Ева оказалась в лёгком трансе от его слов.
Она нервно смотрела на протянутую ладонь, ощущая, как хватка собственных пальцев постепенно слабеет. И вот она уже осторожно протягивает руку в ответ и вместе с тем невольно чувствует, как часть её воображаемой брони растворяется в тёплом воздухе ванной. Джеймс ловко ухватил её предплечье и аккуратно провёл большим пальцем по свежему шраму.
— Болит? — спросил он.
Ева сглотнула. По телу прошла лёгкая дрожь. Шрам болел, остатки ржавчины всё ещё не вымылись из краёв раны, как бы Ева не обрабатывала её, но Джеймсу об этом знать не стоит.
— Нет, — ответила она.
Мориарти криво усмехнулся и отрицательно замотал головой.
— Не сдерживай боль, — сказал он, и в этих словах не было приказа или ожидаемого укора, нет. Это была просьба — сухая, неприкрытая просьба открыть ту часть натуры, которую Ева старалась держать подальше от посторонних глаз, пряча за сцепленными зубами и натянутыми улыбками.
И ей хотелось открыться, хотелось взреветь во весь голос от пульсирующей боли, что проносилась телом, огибая каждый кривой шов, каждую рваную царапину и глубокую ссадину. Вот только, как это сделать, Ева не знала.
— Я уже привыкла, — искренне призналась она.
— Я знаю, — Джеймс вновь провёл по шраму, слегка надавив на него большим пальцем. Ева всё ещё ничего не ощущала. — Моран показал мне видео с допроса. Тебе не стоило молчать.
— Болтливые долго не живут. Старый закон допросов, которому меня научил Марк Дауэл, — Ева невесело усмехнулась, и взгляд её вновь упёрся в водную гладь, на которой она больше не видела тех мёртвых глаз — теперь из мутной глубины на неё смотрело два кривых отражения — злодей-консультант в своём домашнем обличии и его полумёртвая спутница, которой всё ещё есть, что терять и ради чего терпеть эту немыслимую боль. — Да и к тому же, — заговорила после небольшой паузы Ева, — от этого зависела не только моя жизнь.
— Ты в мученики заделалась? — с нескрываемым сарказмом спросил Джеймс.
— Нет, — выдохнула Ева, перехватывая его руку своей и осторожно сплетая их пальцы вместе. На её губах заиграла лёгкая улыбка. — Просто понимаю, что без тебя этот чёртов континент и дня не протянет. Асад сожрёт его и не подавится.