«Моран, сукин ты сын», — подумала она с горькой досадой.

— Что за… — непонимающе воскликнул Гасан, делая шаг в сторону Евы, но пуля настигла его раньше, чем он успел осознать то, что произошло.

Мориарти выстрелил первым. Он попал в предплечье, выбивая из рук Асада пистолет, после чего сделал ещё несколько шагов вперёд и выстрелил во второй раз. Пуля прошла на вылет, рассекая грудь, и Асад попятился назад, валясь на асфальт.

— Чёрт, — прохрипел он, зажимая дрожащей рукой открытую рану. — Надеюсь, другая будет получше этой…

Ева не понимала, о чём он говорил. В её действиях не осталось и доли рациональности. Всё, что она видела перед собой, — надменный оскал Гасана, что начинал выводить её из себя. В памяти проносились звуки борьбы, хриплый голос Морана, что приказывал ей бежать, мгновения тишины, а затем — щелчок затвора, что утонул в белом шуме.

Подойдя ближе, Ева в последний раз взглянула в глубокие карие глаза, что созерцали её с искренней ненавистью, после чего занесла перед собой пистолет и без доли сомнений нажала на курок. Пуля попала в лоб, не оставляя ни единого шанса на счастливый исход.

Было желание выстрелить ещё раз, а затем ещё и ещё, пока от и без того изуродованного лица Асада не останется ничего, кроме кровавого месива. Но она не смогла. Стоящий рядом Мориарти положил свою ладонь на её руку, заставляя опустить пистолет, и, глядя ей в глаза, сказал:

— Пойдём отсюда.

Они в последний раз взглянули на лежащее на тротуаре тело Гасана Асада и без промедлений направились в сторону центральной улицы. Ева держала Джеймса за руку, ощущая, как вся накопившаяся злость покидает её мысли, оставляя на своём месте зияющую пустоту. Ей хотелось отмотать время на несколько часов вперёд, когда жестокая Женева останется позади, и она сумеет, наконец, достойно поскорбеть о том, кто уже долгие годы был её лучшим и единственным другом, о том, кто даже перед смертью сумел спасти её жизнь, о том, кого она никогда не сможет забыть.

Но все эти мысли развеял громкий грохот, доносящийся откуда-то издалека. Стены заброшенных зданий, что окутывали этот узкий переулок, вдруг угрожающе затряслись, а град из стёкол посыпался на головы Евы и Джеймса, что так и не успели выйти к главной улице.

— Что это? — спросила Брэдфорд, стряхивая с одежды мелкие осколки — остатки старых окон, что разлетелись от мощной ударной волны.

— Что-то взорвалось, — констатировал Джеймс.

Но Ева уже не слушала его. Она вынула из кармана чудом уцелевший сотовый и первым делом проверила новостную ленту Женевы. При взгляде на первую полосу, Еву охватил шок.

— Что там? — спросил Джеймс, подходя к ней.

— Это зал заседаний, — сказала дрожащим голосом Брэдфорд. — Асад подорвал здание Совета ЕС.

Вдали слышался вой десятков сирен. Сотни машин замигали аварийными огнями, разнося округой вопли сработавших сигнализаций. В воздухе пахло гарью, а где-то вдали в небо поднимался гигантский столб дыма. Улицами Женевы носились испуганные прохожие, магазины закрывались, а их ошарашенные владельцы выходили наружу, наблюдая, как прежде тихий городок превращается в пристанище хаоса.

В истории Европы назревала новая эра, и Ева, кажется, невольно стала свидетельницей её сияющего рассвета.

Комментарий к Глава 4. Ева: Женева

[1] Notausgang (нем.) - Аварийный выход

Это последняя из 3 частей новой главы. Работа медленно двигается к своему завершению, а потому события постепенно набирают оборотов.

Буду рада узнать ваше мнение о новой части.

========== Глава 5.1 Последний из Клеманов ==========

«На заре новой эпохи происходит критический перелом сознания. Мысли о былом, о жизненном сменяются страхом перед бездной неизвестности. Люди, привыкшие к уставленному ходу событий теперь должны научиться жить «не так», жить, с позволения сказать, «по-новому». Какое уж будет это «новое», да и новое ли оно вообще — вопросы, как говорится, образные и точные ответы на них просто не предвидятся. Чаще всего, перемены в сознании происходят не мгновенно — это всё издержки людской природы, которая, словно заправский конъюнктурщик, требует времени на обработку всей положенной информации, а лучше всего — в материальном виде, так чтоб и поглядеть и оценить своим псевдокритическим мышлением можно было… Вроде договора о распаде СССР или дула АК-47, приставленного к виску бравым афганским солдафоном. Один мой старый знакомый однажды сказал: «Больше чем на самих себя мы любим смотреть только в прошлое. Оно подобно зеркалу, которое мы ставим перед собой в душной комнате. Иногда мы поглядываем туда, а кристально чистая поверхность в то время становится всё более запотевшей от влаги времени, скрывая от нас все неприятные детали и облачая былое в лёгкий сентиментальный блюр. По моему мнению, лучше разбить зеркало…»

Ева захлопнула книгу и бросила в сторону. Монография некой С. Далтон, которую она откопала в закромах богатой библиотеки Дауэла, с грохотом упала на пол ванной. По поверхности мутной воды, в которой она лежала последние полчаса, пошла лёгкая рябь. На миг показалось, что из щели в двери подул легкий ветер. Ева поджала под себя ноги, глядя, как из мыльной глубины один за другим показываются её шрамы. Шов на бедре, оставшийся после очередного допроса Асада, несколько глубоких царапин на голени, что появились после того, как её избитую волокли холодными коридорами будапештской тюрьмы. Казалось, время нарочито оставляет на её теле эти уродливые засечки — по одной за каждый прожитый день. И вот уже кривая её жизни отпечаталась белёсыми следами на теле, напоминая Еве, как дорого ей обошёлся каждый новый вздох.

Ей тяжело смотреть на себя. Ева никогда не страдала излишним самолюбованием, а уж в последние годы, когда поводов смотреть в зеркало чаще, чем два раза в день не было, эта черта постепенно атрофировалась в ней, как ненужная в ходе деструктивной эволюции сознания. Но никогда ещё Ева не испытывала такого отвращения, созерцая собственное тело. Она поднесла руку к выступающей отметине на бедре и медленно провела пальцами по её гладким краям. Боли не было, но омерзение осталось.

Тихо выдохнув, Ева обняла руками плечи, пытаясь ощутить материальность собственного тела. Оно всё ещё казалось чужим — инородной оболочкой, в которую её облачили прескверные обстоятельства. Везде и повсюду на ней проглядывались следы одного человека, который теперь неспешно гнил в безымянной могиле на женевском кладбище. Глядя на собственное отражение в мутной водной глади, Ева на миг не смогла отвести взгляда. Из пенной глубины на неё смотрела пара карих глаз — они не были похожи на её собственные — темнее, глубже, красивее. Вокруг глаз медленно стал вырисовываться женский силуэт — скулы, лоб, полные губы и длинные смоляные волосы, обрамляющие лицо своими гладкими волнами. Глаза были пустыми, их зоркий взгляд пронзал Еву своим мёртвым холодом, заставляя невольно поёжиться. Из глубин на неё смотрел монстр, кракен, готовый утащить её в своё логово где-то в закоулках замочной скважины. Ева засмотрелась в эти глаза, словно пытаясь найти в них понимание. Однако в ответ получала лишь мёртвое осуждение.