— На счёт Инас не знаю, но этот Гасан — он оторвался на ней по полной. Она пробыла в той тюрьме без малого пять дней. Думаю, ты представляешь, что могла сделать шайка чокнутых террористов с беззащитной девушкой. Есть записи допросов…

— Не сейчас, — оборвал его Моран. — Где вы держите Асада?

— Соседний блок, — ответил Йозеф, направляясь к выходу. — Имре тебе покажет.

Он открыл перед ним дверь, провожая Морана долгим взглядом. Снаружи его смирно ждал Имре, который в тени тёмного коридора едва ли не сливался со стенами. Себ последовал за ним, минуя несколько извилистых поворотов. Спустя три этажа и один узкий переход между корпусами здания, они достигли очередной металлической двери — на этот раз куда тяжелее, с большим круговым замком, словно это был вход в хранилище какого-то банка, не иначе.

— Он связан по рукам и ногам, но лучше не находиться поблизости дольше положенного, — сказал Имре, поворачивая рычаг замка. — Капитан говорит, он всё ещё нестабильный.

Себастьян хрипло хохотнул. Эта юношеская самоотдача, безукоризненное следование приказам и напускная важность — каким же забавным теперь ему казалось это всё.

— Ты же знаешь, что я собираюсь с ним сделать, парень? — спросил он, помогая Имре открыть тяжелую дверь.

— Выбьете из него всю дурь — полагаю, у вас так принято говорить.

Моран оскалился.

— Именно так.

Он вошёл в камеру Асада со странным осадком злобы, которая осталась после беседы с Йозефом. До того, как переступить порог этого богом забытого склада, он даже не задумывался, какими ублюдками были Асады — отец, что заправляет самой влиятельной в Европе террористической группировкой, и сводный сын, что, словно губка, вобрал всё худшее из их зверских традиций. Раньше эти люди были всего лишь целью, но теперь, после осознания пусть и малой доли того, что они творили, Морану до смерти хотелось всадить нож им в глотку и спокойно наблюдать, как эти двое корчатся в предсмертной агонии.

В центре тесной камеры, подсвечиваемой парой свисающих с потолка плафонов, сидел Гасан Асад. Он даже не пошевелился, услышав громкий хлопок закрывающейся за спиной Морана двери. Гасан всё так же неподвижно созерцал серость местных стен, надеясь, по всей вероятности, разглядеть что-то занимательное в хитросплетении глубоких трещин.

Только когда Моран подошёл на расстояние ярда, Асад медленно повернулся к нему. Он пронзил своего гостя холодным безразличным взглядом. Ни одна мышца на его молодом лице не пошевелилась при виде высокой фигуры, что словно материализовалась из тьмы коридора.

— Глупо было надеяться, что меня оставят в покое?! — прохрипел с долей весьма неуместного сарказма Гасан. — Я же сказал, я ничего не знаю о том, что делал Зейд Асад!

Моран обогнул уставившегося на него Гасана и с мнимой фривольностью утвердительно кивнул.

— Хорошо, — сказал он, садясь на поставленный напротив Асада стул.

Он находился на расстоянии пары ярдов от Гасана, но даже оттуда он мог чувствовать, как переменился в настроении парень, — его дыхание стало прерывистым, глаза расширились не то от закономерного удивления, не то от ожидаемой злости, руки за спиной до хруста сжались в кулаки, а всё тело словно застыло в напряжённом ожидании.

— Что? — с лёгкой растерянностью переспросил Гасан.

— Нам вовсе не обязательно говорить о твоём отце…

— Он мне не отец! — рыкнул Асад с такой злостью, словно обращался вовсе не к Морану и не к тем немым зрителям в лице людей Йозефа, что наблюдали за развернувшимся действием через камеру под потолком. В его словах звучала давно затаенная детская обида, которую он так некстати выкатил наружу.

Себастьян про себя отметил тему «семья», как больную для этого парня. Это знание не создавало никаких кардинальных изменений в его наспех намеченном плане допроса, однако привносило немного ясности в сложившуюся ситуацию. Решение оставить Гасана в живых, пожертвовав его благоверной, теперь не казалось таким уж абсурдным.

— Ладно, понимаю, — кивнул Себастьян, но тут же вновь был перебит громким возгласом.

— Ничерта ты не понимаешь! — рыкнул Гасан. — Кто ты вообще такой?

Злость — она плескалась в этом парне, переливая через края, разлетаясь мелкими брызгами на всех, кто находился в доступном радиусе. Злость делала его агрессивным, опасным, в какой-то мере. И вот уже предупредительная речь Имре приобрела смысл. Да только Моран понимал, что, как и всякая искренняя эмоция, как и любой «сантимент», злость делает Гасана уязвимым. И это вполне легко можно использовать.

— Меня зовут Себастьян, — представился он ровным тоном — так, словно перед ним был заурядный незнакомец, а не опаснейший преступник поистине континентального масштаба.

— Чего тебе от меня нужно? — с нескрываемым раздражением спросил Гасан.

Моран опустил взгляд на искорёженный от трещин пол и со вздохом заговорил:

— Я хотел поговорить о твоей девушке — Инас.

— Она не…

— О, прекрати, — отмахнулся Себастьян, поднимая взгляд на Гасана. — Я не Асад, чтобы читать тебе морали. Ты любил её, Гасан, — он подался немного вперёд, прожигая Асада своим пристальным взором. — Любил, иначе бы не смотрел на меня с такой злобой.

Гасан громко дышал. Его лёгкие работали, как мотор барахлящей легковушки, выдавая наружу нечто похожее на приглушённый рокот ржавых деталей. Тёмные глаза напротив налились кровью, и от взгляда в них Морана слегка передёрнуло.

— Какое тебе дело до того, кого я любил?! — прошипел с пробирающей злостью Гасан. — Лучше убей меня, этот разговор бесполезен.

«Идиот, — подумал Моран. — Какой прок от пленника, когда он мёртв?»

На лице Себастьяна заиграл игривый оскал — не угрожающий, вовсе нет. Так он улыбался, когда избивал до полусмерти очередного должника Мориарти. Эта улыбка расцветала на его лице словно немое предупреждение, когда он взводил курок Береты и прицеливался точно в затылок какому-то завравшемуся чинуше, который не угодил Дауэлу. И перед глазами вновь Индия, густые джунгли, сотни повстанцев бегают под его вышкой, словно муравьи, что собрались вокруг просыпанного сахара. Миг — и эта улыбка расцветает на его лице, а первый муравей падает навзничь от свинцового яда, что пулей пронзает его голову. И Себастьяну не страшно, ему не жаль людей, которые решились перейти ему путь, — пусть даже и несознательно. В мыслях у него сияющая белая бездна чистоты, а в руках приятная тяжесть отполированного металла.

— Я не хочу убивать тебя, Гасан. Ты слишком много знаешь, — сказал Моран, вытаскивая из внутреннего кармана куртки старый-добрый Браунинг. — Возвращаясь к нашему бесполезному разговору, хотел спросить, — он сделал небольшую паузу, проверяя наличие патронов в магазине, — каково это видеть, как человек, которого ты любишь, умирает у тебя на глазах? — в тишине тесной камеры слышится металлический щелчок затвора. — Каково это, Гасан, терять то единственное, что делало тебя живым?