Вообще, пресса в Хайдельберге, судя по всему, разделилась на три лагеря: те, кто обсасывают власть, как самый сладкий леденец, и сидят на коротком поводке у местного нарциссического мэра; те, кто подпевает здешним либералам-оппозиционерам, втаптывая репутацию власть имущих в грязь, и краеведческий журнал «Культурное наследие», в котором от политики были только заметки про новые открытые мэрией памятники Шиллеру и Гете.
В общем и целом, с корреспонденцией в городе было всё очень плохо. Единственное, что Мориарти смог понять для себя из всего прочитанного: местная власть была замешана в чем-то не очень легальном. Эрнст Грубер — тот самый нарциссический лизоблюд, который смог уже второй раз стать мэром города — имел не меньше дюжины исков в суд, связанных со своим непомерным желанием заработать больше положенного. Он отмывал деньги на госзаказах, выводил часть прибыли своей деревообрабатывающей компании «Грубер-Валд» в офшоры и, по всей видимости, не очень аккуратно убирал всех более или менее активных здешних либералов, любезно предоставляя им место на городском кладбище.
Глядя на публичное выступление местного градоначальника на очередной пресс-конференции, Мориарти думал лишь об одном: как его вообще могли выбрать на второй срок? Высокий, худосочный огрызок личности, фонтанирующий заученными популистскими лозунгами и чрезмерной метросексуальностью Эрнст Грубер был больше похож на завсегдатая одного из элитных притонов, чем на успешного политика.
Глядя на его манерность и глупую привычку натянуто усмехаться после каждого резкого выпада со стороны прессы, Джим весьма уверенно заключил: «Гей».
Асаду, наверняка, пришлось изрядно попотеть, чтобы этот лицемер смог удержаться на посту. Вопрос лишь в том, за какие заслуги этот человек смог обрести себе такого сильного покровителя. Ответа на него Джеймс пока не знал, но он очень надеялся, что его визит в Хайдельберг поможет в его поисках. Норман уже, наверняка, подготовил для него детальный отчёт о проделанной работе, и Мориарти не придётся копаться в горе мусора, именуемой местными архивными данными, чтобы докопаться до сути проблемы, — на это у него катастрофически нет времени…
Собственно, чтение местной прессы так же не входило в его планы. Всё это – не более, чем попытка отвлечься от не в меру навязчивых мыслей. Из головы не уходили картины дома Байеров: устеленный трупами пол, Евины вещи, та самая настенная схема — каждая из этих деталей была лишь доказательством того, что он на шаг позади Асада. Признать это было не менее тяжело, чем осознать тот факт, что он в который раз упустил Евин след.
Джеймс захлопнул ноутбук, так и не дочитав статью об убитом Томасе Штаймайере, и взглянул в иллюминатор. Тучи унесло порывами морозного северного ветра, и под самолетом на сотни миль раскинулись живописные горные склоны южной Германии. Скалистые хребты, обросшие редкой бурой зеленью, проносились мимо его взгляда единым серым маревом, напоминая всё те же грозовые тучи. Время приближалось к обеду, а мысли уходили далеко в глубины подсознания. С каждым взглядом на часы Джеймс ощущал, как нечто незримое всё с большей силой давит на него своим непомерным грузом, отдавая тупой болью куда-то в то место, где у обычных людей билось сердце.
Однажды одна не в меру любопытная барышня спросила у него, не устал ли он от этой жизни, наполненной вечными погонями и риском смерти. И Джеймс сказал, что привык. Тогда он и вправду так считал… Но, на самом деле, если быть уж до конца честными, он — раб этой собственноручно созданной системы, заложник собственных принципов и законов, слуга анархии и бесчинства. Он — узник собственной безграничной свободы. Отступить для него значит отказаться от всего, чем он жил последний десяток лет. Сдаться — значит признать, что он проиграл в этой игре длинною в жизнь, которую сам же затеял. А проигрывать Джеймс не умел.
До Франкфурта он добрался ближе к трём часам. В городе было до ужаса холодно и серо, из-за чего Джеймс даже ощутил мимолётную радость от того, что покидает это место, так и не успев осмотреться. Он устал от этих однообразных мегаполисов старой Европы — душа рвалась к забитому авторитарному городку на юге, где его ждало кое-что куда более занимательное, нежели многомилионная бетонная свалка со скучной историей и ещё более скучными жителями. Его машина уже была готова и ждала на выходе из аэропорта. Никаких водителей, как и оговаривалось, не было — только комфортабельный немецкий автомобиль S-класса (иных здесь найти было просто нереально), который должен был домчать его до Хайдельберга.
Дорога простилалась через одну из междугородних автомагистралей. Джеймс рассчитывал потратить на весь путь от силы час, но поездка затянулась из-за аварии с летальным исходом на полпути к Хайдельбергу. С неба навевал редкий снег, оседая мокрыми пятнами на сером асфальте, где среди обломков старой легковушки было видно большие кровавые пятна. В глаза ударил блеск полицейских огней, когда Джеймс пересёк черту аварийной местности, и, успев набрать скорость, устремился к назначенной цели. Только подъезжая к пригороду, он заметил всплывшее упоминание на телефоне: «Семья покойного члена ЛДС Томаса Штаймайера погибла в автокатастрофе: детали с места событий».
«Это уже интересно», — подумал Джеймс, сворачивая с главной улицы. Он ещё покопается в биографии этого Штайнмайера, слишком уж часто эта личность стала мелькать в новостных сводках. А пока Джим упорно старался разобраться в хитросплетении местных дорог на пути к тому самому месту, где его должен был ждать Норман.
Городок оказался небольшим — всего полутора сотни тысяч жителей, но запутанным, словно настоящий лабиринт. Он примостился у подножья высоких лесистых холмов, на которых, среди вековых сосен, проглядывали редкие частные усадьбы. Природные возвышения полукругом опоясали город, заключая его в свою исполинскую ловушку. Путь в Хайдельберг был один — через центральную магистраль, которая тянулась прямиком с широкого автобана. Дорога в город венчалась парой заправок и круглосуточным супермаркетом, который на сотни ярдов озарял путь своим ярким неоновым свечением. Заурядную картину пригорода дополняла обветшалая больница, что примостилась за полмили от очаровательно мерзкой вывески «Willkommen bei Heidelberg». Бесконечные кварталы жилых домов сменялись редкими проблесками цивилизации в виде крохотного «Старбакса» или «McDonald’s», что ютились на подъезде к какому-то местному торговому центру. Типичная картина европейской провинции Джима не прельщала от слова «вообще». Блуждать этим городом становилось невыносимо.
Отель «Blumengarten» нашёлся нескоро — он был зажат между нескольких старых домов в стиле фахверк[1] в одном из центральных районов города и практически ничем не отличался от остальных невзрачных порождений местной архитектуры. Отыскать такой в этой запутанной канве из дорог и перекрестков крайне сложно. Резная вывеска, опоясанная витиеватым кельтским орнаментом, болталась над входом, придавая зданию как можно более аутентичный («Убогий», — мысленно исправил себя Джим) вид. Место было немноголюдным, и, уже хотя бы за это, Джеймс был благодарен Норману. Здравый аскетизм практически всегда мог компенсировать для него недостаток комфорта.
Внутри оказалось тихо и до ужаса пыльно. В воздухе витал запах подгнившей древесины, а скрипучая местная мебель, что переживала свой пятый десяток, едва ли придавала этому месту лоска. На старых креслах виднелись многолетние пятна, деревянный пол был укрыт истрепавшимся красным ковролином, от которого просто таки рябило в глазах, а на стенах, вместо дешёвеньких картин или симпатичных фото примостились жуткого вида цветы, происхождение которых Джим так и не выяснил, — не то это были папоротники, не то какие-то мутировавшие пальмы. В любом случае, выглядело это место и вправду затхло — словно квартирка какой-то пожилой леди, которая уж больно печётся о своих воспоминаниях и, в силу продолжительного маразма, все никак не может найти в себе силы выбросить весь этот хлам на ближайшую свалку.
