— Понимаешь, если бы в этом дерьме оказался только он… — Генрих вздохнул и устало потёр переносицу. — После пропажи отца они пришли в наш дом. Они убили мою мать, Ева. У меня на глазах один из этих придурков выстрелил ей в голову! — он громко задышал. Ева видела — в глазах парня застыли слёзы, а голос вот-вот был готов сорваться. Он опустил голову, глядя на разбитые костяшки и тихо сказал:

— А завтра они прикончат меня.

— Не прикончат, — отрицала Ева. — Ты им нужен. Пока они не узнают, то, что хотят…

— Они уже узнали, — оборвал её Генрих. — Один из отцовских помощников проговорился после того, как ему отрубили пару пальцев. Завтра будет мой последний допрос, Ева. Так сказал Асад.

Он выглядел затравленно — этот Генрих. Ненормально худой, бледный, как смерть, с большими голубыми глазами, наполненными отчаянием, он казался напуганным ребёнком, которого оторвали от семьи. Такому место в своей золотой кроватке, окружённой десятком верных слуг. Но сейчас он здесь — сидит напротив Евы и стоически ждёт свою собственную смерть.

Засмотревшись на младшего Риттера, Брэдфорд даже не заметила, как её начало потряхивать в ознобе. Пришлось натянуть на себя тонкий плед, расстеленный у стены, чтобы хоть как-то согреться. Губы пересохли от жажды, и Ева уже ощущала, как они покрываются мелкими жгучими трещинами. Генрих, заметив ухудшение в состоянии своей временной соседки, лишь хмыкнул и протянул ей бутылку с водой.

— На, выпей, — сказал он сухо.

Ева с опаской покосилась на бутылку, предвкушая, что именно там могли намешать люди Асада.

— Она…

— Нормальная, — утверждал раздражённо Генрих. — Я уже пил. Как видишь, ещё живой.

Аргумент показался Еве не шибко убедительным, но под пристальным взглядом младшего Риттера она невольно стушевалась. Стоило признать, в гневе он выглядел куда более уверенным и резким. Воду Ева всё-таки приняла и даже решилась сделать несколько глотков. Лучше ей не стало, но, по крайней мере, она понимала, что организм получил минимальную дозу необходимой жидкости, а, значит, она уже на шаг дальше от отметки «Смерть от обезвоживания».

Кутаясь в плед, Ева глядела на собственные руки и представляла, как на них появляются длинные глубокие шрамы — такие же, как у Генриха. Сколько дней понадобится, чтобы довести её до такого состояния? Два? Три? Или, может, больше.

— Сколько ты здесь, Генрих? — поинтересовалась Ева, окидывая младшего Риттера совершенно бесцеремонным пялящимся взглядом.

— Неделю, — ответил Генрих. — Может — больше.

«Чертовски долго», — подумала Ева, но так и не решилась сказать это вслух.

— Ты знаешь, что это за место?

На лице Генриха заиграла кривая усмешка, от которой Еву слегка покоробило.

— А ты ещё не поняла? Это тюрьма.

О, это-то как раз Ева прекрасно понимала. Единственное, чему не мешало её плачевное состояние, так это — анализу окружающей информации. За время своей работы на правительство она не редко посещала подобные места и прекрасно знала их планировку. Такое ни с чем не спутаешь.

— А поконкретнее? — напирала Ева.

— Зачем тебе это? — непонимающе спросил Генрих. — Думаешь сбежать?

— Возможно, — пожала плечами Брэдфорд.

На самом деле, мысли о побеге посещали её голову лишь в качестве несбыточных фантазий. Это не очередная кинговская фантастика — здесь нет дыр в стенах и ложек, чтобы прокопать себе путь наружу. Ева мыслила реальными категориями и прекрасно понимала — без посторонней помощи ей отсюда никак не выбраться. Что значит лишь одно: она никогда не покинет этот ад. А место её интересовало чисто из любопытства.

— Забудь об этом, — отмахнулся Генрих. — Здесь охраны больше, чем в Форт Ноксе. Ты с ними в нормальном состоянии бы не справилась, а теперь…

— Просто скажи место, Генрих.

Риттер недолго бубнил о глупости своей сокамерницы, но место всё-таки назвал. Пусть и без особой охоты.

— Судя по тому, что я услышал от надзирателя, это заброшенная государственная тюрьма в близи Будапешта. Ну что, стало легче?

Ева через силу усмехнулась, ощущая, как лицо начинает болеть от свежих ран. Действие адреналина ослабевало.

— Нет, — ответила она. — Но теперь я хотя бы знаю, где мне суждено подохнуть.

Риттер глянул на неё с лёгким недоверием. Ева знала, он прекрасно понимал её любопытство. Сам таким был, наверняка. Вот только у Генриха не было никого, с кем бы можно было поговорить о насущных проблемах, так что теперь он восполняет свой пробел в общении, проводя последнюю ночь своей жизни в компании почти неизвестной ему девушки.

— Ты готовься, — сказал он, перебирая в руке какой-то мелкий булыжник. — Второй заход похлеще первого. За ночь станет полегче — отёк немного спадёт и ссадины начнут затягиваться. А на утро из тебя сделают натуральный фарш. Он специально будет бить по твоим ранам, и с каждым новым ударом будет всё больше входить во вкус, до того момента, как боль не станет такой сильной, что ты не сможешь видеть, — камень полетел в ближайший угол. — А потом он остановится и спросит ещё раз. И ты скажешь ему всё, что он хочет услышать, потому что будешь бояться умереть.

В глазах Генриха залегла пустота. Она поглотила все до единого живые эмоции, оставляя после себя лишь подавленную злость на всех и вся, кто повинен в его страданиях. «Ребёнок», — подумала Ева, глядя на аккуратные черты, испоганенные мерзкими рваными ссадинами.

— А что же ты, Генрих? — спросила она, продолжая этот странный полуночный диалог двух заведомо мёртвых людей. — Ты боишься умереть?

Патетичные фразы казались идеально подходящими для этой пустой беседы. Ева ощущала, что вот-вот отключится, но до этого ей ещё хотелось побеседовать с этим отчаянным парнем.

— Нет, — твёрдо ответил Риттер. — Я мечтаю об этом последние несколько дней. Так и хочется сдохнуть и на том свете надрать моему долбаному отцу его меркантильный зад.

Его ответа Ева практически не услышала. Глаза сами закрывались, а тело сковывала неимоверная слабость. Хотелось отрубиться прямо там — сидя на холодном полу тесной камеры под тусклым свечением одинокой лампочки.

— Эй, не отключайся так, — рыкнул Генрих, пробуждая Еву от лёгкой дрёмы. — Лучше ложись. Тебе стоит хоть немного поспать. Я разбужу тебя, если что-нибудь случится. Всё равно спать не собирался.

Ложась на прежде расстеленный плед, Ева всё не могла оторвать взгляда от своего соседа. Ей было интересно, о чём он сейчас думает. Вспоминает ли прошлое или просто бесцельно пялится в пустоту, жалеет ли о растраченном впустую времени или злится из-за столь печального исхода.

Сейчас, впрочем, Генрих казался ещё более измотанным, чем в начале их беседы, и Брэдфорд искренне не понимала, почему он так легко отказывается от сна.