— Добро пожаловать, сука, — бросил один из амбалов, вталкивая Еву внутрь.

Вслед за ней полетела бутылка воды.

«Ужин», — рыкнул второй головорез, закрывая дверь.

Уже там, в камере, Ева ощутила всю собственную слабость, но сдвинуться с места не решилась. Её все ещё напрягал мужчина в углу комнаты.

— Кто ты? — спросила она с опаской.

Мужчина пошевелился. Он сделал несколько тяжёлых вздохов, после чего, опираясь на стену, встал на ноги. Его черты в тусклом свете казались нечёткими, совсем уж размытыми, но Ева всё же узнала своего нового соседа. Густые светлые волосы, сбившиеся на бок, широкие плечи и большие голубые глаза, — прямо, как у отца, — в которых теперь плескалось отчаяние — всё это было лишь отголосками былой юношеской красоты Генриха Риттера.

Глядя на потрёпанного, исхудавшего парня, Еве слабо верилось, что это именно он ещё каких-то полтора месяца назад улыбался ей со сцены Венской оперы, стоя рядом со своей новой женой.

— Генрих? — позвала его Брэдфорд. — Что ты здесь делаешь?

— Ты… та самая Ева? — прошептал он тихим севшим голосом.

Столь странная реплика в свою сторону насторожила Еву. Генрих едва ли запомнил личность Брэдфорд на свадебном балу, а больше они с ним нигде не пересекались. Из этого исходил вполне логичный вопрос:

— В каком смысле «та самая»?

— Они много говорили о тебе в последнее время. Тебя здесь ждали, Ева, — сказал парень, поднимая с земли брошенную бутылку воды. — Ты садись, — он кивнул на расстеленный на земле плед. — Вижу, ты уже прошла этап приветствия.

— О да, — выдохнула Ева, валясь на твёрдый пол у самой стены. — Если можно это так назвать.

Из-за адреналина боль ощущалась куда слабее — словно приглушённое жжение, распространяющееся по всему телу. Говорить было сложно — правая скула знатно отекла из-за гематомы, от чего её мимика была напрочь скованна. В боку знатно покалывало — ещё чуть-чуть и тонкая повязка, которую ей нацепили на разодранную рану, насквозь промокнет от крови. Ева не могла видеть себя со стороны, но, судя по выражению лица Генриха, выглядела она отвратно.

— Асад на тебе живого места не оставил, — скривился младший Риттер. — Что ты ему такого сделала?

— Слишком много знаю, — ответила Ева, жмурясь от накатившей мигрени.

— Понятно, — послышалось где-то поблизости.

Голова первой ощутила на себе последствия недавнего допроса. Боль нарастала постепенно, словно лёгкая пульсация, которая медленно превратилась в нечто необъятное и буквально ослепляющее. Временами Ева замечала, что от резких вспышек мигрени на миг теряла возможность видеть. Генрих предположил, что у неё сотрясение, но от его слов Еве не стало ни на йоту легче. Лекарств в этом каземате не было, а потому приходилось терпеть всё, крепко сцепив зубы, чтобы не заорать от боли.

После нескольких сильных вспышек стало полегче. Ева даже немного свыклась с сильной пульсацией в голове, которая, порой, вытесняла все возможные мысли и заставляла корчиться и тихо постанывать, умоляя все высшие силы прекратить это мучение. Чуть позже, через час или два — Ева не следила за временем — её отпустило. Тело всё ещё ныло от нарастающей боли, но она больше не казалась чем-то ужасным. Мышцы время от времени сводило судорогой, горло неприятно першило, в боку по-прежнему кололо, а в солнечном сплетении ощущался неприятный жар, но это было лишь жалким подобием того, что творилось с ней в начале этого безумного дня. Подобная боль была больше похожа на рябь, что возникает на воде, когда в неё бросают тяжелый булыжник. Она — всего лишь отголоски реальных мучений, которые пережила Брэдфорд, и с этим вполне можно смириться, если суметь абстрагироваться. Когда-то давно, долгие два года назад, она уже так делала, а значит — сможет и теперь.

Сидя напротив Генриха, Ева молча наблюдала за престранной картиной, которая здорово помогала отвлечься от физических проблем. Парень закатал рукав широкой рубашки, обнажив корявый шрам, тянувшийся через всё предплечье. Края раны были тёмными — по всей видимости, когда-то её пытались прижечь. Зрелище было не из приятных, особенно когда Генрих, попутно извинившись, принялся промывать подзатянувшийся шрам. Глядя на этого побитого жизнью парня, пытающегося из последних сил держаться в этом дурдоме, хотелось отмотать время вспять и вернуть тот образ лощёного ловеласа, который куда больше подходил ему. Брэдфорд искренне не понимала, какого чёрта этот баловень судьбы забыл в плену у Асада.

— А почему ты здесь? — спросила она, рассматривая глубокие ссадины на лице Генриха. — Твой отец же на хорошем счету у Асада. Они, вроде как, партнёры.

Риттер на миг замер, глядя на Еву с таким выражением, словно она сказала нечто постыдное и до нельзя неприличное.

— Были партнёрами, — уточнил Генрих, отпивая немного воды из бутылки. — До того, как папу с его фирмой прижали власти, и ему пришлось давать показания против всей этой шайки. Асаду это не понравилось, и отца поймали. Что с ним было дальше, я не знаю, но, судя по всему, перед тем, как попасться, папа припрятал часть их денег, сбросив всё на офшорный счёт. Он всего лишь вывел долю своих активов без согласования с начальством. Теперь Асаду нужен доступ к счёту, и он решил, что именно я могу ему его предоставить.

Рассказ Генриха вполне сопоставлялся с тем, что Ева читала об Асаде. Однажды все его союзники выходили за рамки тех стандартов, которые установил Зейд, и в какой-то момент они становились ему не нужны. А это означало лишь одно.

— Но если ты здесь, — заговорила Ева, — то значит…

— Что мой отец мёртв, — закончил Генрих. — Да, скорее всего. Асад так и не рассказал мне, что с ним случилось. Но один его дружок — Саид — сказал, что лучше бы мне быть посговорчивее, а то я отправлюсь вслед за своим папашей.

— Мне жаль, — шепнула Ева, стараясь быть как можно более искренней.

Смерть Риттера-старшего не вызывала в ней никаких глубоких чувств, вроде сожаления или скорби. Человеком он был паскудным и получил то, что заслуживал. Однако его сын — этот бывалый кутила, который теперь больше напоминал оживший труп, не был тем, кто должен был страдать за грехи своего отца. И только его в этой дикой истории Еве было жаль.

— Я говорил отцу не связываться с этими психами, — продолжал Генрих, глядя куда-то в пустоту, — но он был слишком помешан на идее заработать больше. Ему не давало покоя, что половина его друзей уже пробилась на верхушку власти и отмывала там такие деньги, что хватило бы несколько Африканских стран прокормить. И он решил завести дружбу с террористом и его ручным псом Клеманом, который ещё верит во все эти сказки о неимоверной прибыли, — он замолчал, после чего громко рыкнул, пнув ближайший камень:

— Сука…

— Генрих… — пыталась осадить его Ева.

Но парень разошёлся — за всё это время в одиночестве ему нужно было выговориться, изложив свою скорбную историю кому-то ещё. И, раз это так важно, Ева готова выслушать.