— Давай, всё-таки, поговорим, — отозвался вдруг Гасан. — Пока ты, ну знаешь, ещё в состоянии что-то ответить.

«Давай побеседуем, Ева», — шептал голос Дауэла, эхом раздающийся из глубин затуманенного сознания.

Она так и не сумела поднять голову. Было слишком больно, а потому Ева могла лишь пялиться куда-то в пол и мерно кивать в ответ на любые слова Гасана. Она пыталась прогнать наваждение, что всплывало вместе с накатившими воспоминаниями, но оно, к её большому удивлению, отступило само вместе с до боли знакомым вопросом от Асада.

— Что ты знаешь о той папке, Ева?

— Ни-че-го, — по слогам проговорила Брэдфорд, пялясь на лужу собственной крови.

— Хорошо, — сказал Гасан.

Сбоку послышались быстрые шаги. Асад обошёл Еву и остановился прямо за её спиной. Он медленно наклонился к ней и тихо зашептал своим хриплым голосом:

— Отец когда-то сказал мне, что во всём нужно соблюдать меру. Стоит вовремя остановиться, чтобы твои действия не повлекли ненужные последствия. Он часто говорил мне о грани между пыткой и убийством. Это — тонкая линия, Ева… Настолько тонкая, что её практически не заметишь. Всю жизнь я рос с мыслью о том, что должен смотреть в оба, должен ограничивать себя какими-то иллюзорными чертами, которые нельзя пересекать. Но сейчас здесь у меня лишь одна грань — и пока я её не пересеку — остановиться будет невозможно.

Выдохнув последние слова, он одним точным движением перетянул Евину шею прочной широкой леской и стал неистово душить, перекрывая горло. Ева пыталась сопротивляться, она мечтала, чтобы её руки были свободны, а в теле осталась хоть капля былой энергии. Из последних сил она металась из стороны в сторону, но хватка лишь усиливалась, а воздуха всё больше не хватало. В зеркале на стене было видно её распухшее от гематом лицо, бледнеющее от потери кислорода. Боль казалась невыносимой. Еву держал лишь страх — реальный, вполне естественный страх умереть. Как бы то ни было, ей не хотелось подохнуть здесь и сейчас от рук этого мерзкого психа.

Всё прекратилось с громким хлопком двери. В комнату кто-то вбежал, и, судя по мутным силуэтам, отражающимся в зеркале, это был какой-то мужчина. Он оттащил Гасана назад, крича что-то о порядке. Ева же повалилась с грохотом на землю, утягивая за собой увесистый стул. Как только её голова встретилась с полом, мир вокруг потускнел и медленно погрузился во мрак.

***

Происходящее напоминало наркотический угар — тело обмякло, изображение перед глазами плыло, а голову мотало так, словно Ева пять минут назад побывала в центрифуге. Где-то на периферии звучали громкие голоса, бессвязно бормочущие что-то на до боли знакомом наречии. Из всей сложившейся ситуации Ева смогла понять лишь одну вещь — минутой ранее она очнулась в той самой комнате для допроса, где получила свою дозу какого-то транквилизатора, а теперь её куда-то ведут… а точнее — влачат, как мешок с картошкой. Её плечи крепко сжимали двое рослых мужчин, которые вели её по широкому проходу. На удивление, во время этого променада она держалась на своих двух, пусть и не до конца это осознавала. Почему-то даже после долгих часов в пыточной один на один с Гасаном Асадом у Евы ещё оставались силы, чтобы не распластаться на земле, а медленно, но уверенно шагать вместе с парочкой местных громил.

Вслушиваться в разговор этих двух совсем не хотелось — голова всё так же болела, а мозг отказывался анализировать любую поступающую информацию, требуя тишины. Но, чёрт, как же громко эти двое говорили! Их слова разносились пустынным проходом вместе с гулким эхом шагов и заставляли Еву жмуриться от боли каждый раз, когда над её ухом кто-то бесцеремонно орал.

— Куда её нужно тащить? — спросил один из громил.

— В корпус «А», — ответил второй, посильнее сжимая Евино плечо. — Подселим в камеру к тому «австрийцу».

— И как она на ногах вообще держится после всего? — Ева не видела того парня, но могла поклясться, что сейчас он с глупым выражениям лица пялился на неё, пытаясь понять сложившуюся дилемму.

Что ж, Брэдфорд тоже интересовало, каким образом она ещё способна передвигаться после всего случившегося.

— Саид ей столько адреналина вколол — странно, что она ещё вприпрыжку не бежит к камере, — буркнул второй амбал.

Больше они не говорили, и для Евы это было настоящим подарком судьбы. Тишина помогла немного оклематься, а уж когда свет в коридоре стал чуть менее ярким и глаза постепенно привыкли к нему, она даже смогла видеть то, что происходило вокруг. Её вели теперь уже узким холодным коридором, в котором разило плесенью, а воздух был до того затхлым, что дышать им с каждым новым шагом становилось всё тяжелее.

Тело Ева почувствовала чуть позже — голова по-прежнему взрывалась вспышками боли от каждого резкого движения, отёкшее лицо немного жгло, а в боку на месте разодранной раны теперь покоилась тонкая повязка, которая, впрочем, не спасала от неприятного тянущего чувства, усиливающегося пропорционально нарастающей панике. Ева не понимала, куда, к чёрту, эти двое ведут её. Камера какого-то неизвестного «австрийца» ей ни о чём не говорила, а потому в голову лезли не лучшие мысли. Хотелось залезть в голову этим амбалам и понять, какого чёрта они задумали, но пока Ева не обладала даром телепатии, а потому была готова довольствоваться тем, что уже знает.

В конце концов, после третьего поворота, уводящего вглубь этого запутанного бетонного лабиринта, Брэдфорд сдалась. Она бросила все попытки понять, что с ней собираются сделать и просто меланхолично посматривала по сторонам в поисках чего-нибудь примечательного. Место это, впрочем, само по себе было весьма запоминающимся сооружением. Судя по планировке и наличию камер, это вряд ли был какой-то склад. Полустёртые надписи на венгерском, которые Ева видела ещё в госпитале, наталкивали на мысли о военной базе, но всё это было каким-то слишком уж … старым, что ли. Словно это место здесь со времён Второй мировой, а может и раньше. Единственное, в чём Ева никак не сомневалась, так это в локации. Это была Венгрия на все сто процентов. Иначе, к чему здесь такое обилие местного языка?!

Версия с Венгрией, впрочем, подтвердилась совсем скоро. Буквально через несколько поворотов перед Евой предстали огромные металлические ворота, на которых было написано «A» épület. Kamerák 200-250**». Из тех скудных познаний в венгерском, что имелись у Евы, она поняла, что впереди один из корпусов местной тюрьмы. Въевшаяся ржавчина и напрочь выцвелая краска лишь подтверждали солидный возраст здания.

Как только один из амбалов открыл тяжелую дверь, перед Евой открылся широкий коридор с множеством камер по обе стороны. В большинстве из них царила кромешная тьма, и лишь в одной было видно тусклый свет, проникающий сквозь приоткрытое решётчатое окно. Когда Еву подвели к двери, она буквально оцепенела. В голове проскальзывали самые неприятные и мерзкие картины, которые всплывали вперемешку с воспоминаниями о пытках Гасана. За дверью могло быть что-угодно — электрический стул, разделочный стол… господи, да даже парочка каннибалов уже не удивила бы Брэдфорд.

К счастью Евы, ни одно из её опасений не оправдалось — в камере не оказалось ни ножей, ни раскалённых прутьев, ни чего-то ещё, что могло бы нанести ей вред. Напротив, в сравнении с залитой её собственной кровью пыточной эта тесная комнатка выглядела даже немного уютно. В ней оказалось чуть светлее, чем в коридоре, в углу было брошено какое-то покрывало, а рядом с дверью даже имелось некое подобие туалета. Единственное, что смутило Еву во все этой идиллии, — сидящий у стены мужчина, который был скрыт сумраком тесной камеры.