Байер сел рядом, обняв Грету, и стал методично нашёптывать ей что-то о безопасности и о том, что она уже может не бояться. Ева же с недоумением взирала на всю эту картину, прижимая к ране найденное неподалёку кухонное полотенце. Она боялась что-то сказать, не желая нарушить такую спокойную идиллию. В висках стучала кровь, а шею жгло от пореза, но Ева практически не ощущала боли. Она была в полнейшем шоке — настолько сильном, что даже не заметила, как из соседней комнаты к ним прибежала горничная.

— Камилла! — рыкнул ей Байер, выпуская из своих объятий Грету. — Где тебя черти носят?!

— Простите, я сейчас… — засуетилась Камилла, подбегая к Грете. — Пойдём, дорогая. Пойдём, всё хорошо, — она взяла за руку всё ещё немного раздражённую Грету и повела её к выходу, мерно поглаживая по спине. — Я уже постелила тебе чистую простыню. Пойдём, включим «Волшебника страны Оз» и примем лекарство.

Ганс остановил её у двери, шепнув на ухо:

— Дай ей вечернюю дозу. И проследи, чтобы она съела обед.

Затем, когда за Камиллой закрылась дверь, он устало повалился на свободный стул и потёр переносицу. Подобные случаи были для него, определённо, не в новинку. Ганс, как ни в чём не бывало, допил свой уже давно остывший чай, после чего внимательно взглянул на Еву.

— Полагаю, у вас много вопросов, — сказал он без доли усмешки.

В ответ Ева лишь безмолвно кивнула. Она ждала неохотного рассказа на три предложения, но в ответ получила вполне себе внятную и логичную историю, в которой было место тому самому человеческому альтруизму вперемешку с искренним эгоизмом. И эта странная комбинация противоречивых чувств вмещалась в одном единственном человеке, имя которого — Ганс Байер.

Он рассказал ей, если не всё, то, пожалуй, многое. Что-то, вероятнее всего, приукрасил, что-то — и вовсе не упомянул. Но рассказ Байера, который происходил параллельно с его медицинским осмотром раненной шеи, звучал правдиво, и Ева предпочла поверить ему.

— С Гретой всегда было сложно, — говорил Ганс, накладывая на рану тонкую повязку. — В лечебнице её не могла вытерпеть ни одна медсестра, а большинство врачей просто не понимали всю сложность её диагноза, назначая целые тонны седативных.

— Что с ней? — поинтересовалась Ева, ощупывая очередной клочок бинта на своём теле.

— У Греты импульсивное расстройство личности. Синдром Туретта в острой форме. Суд Линца признал её опасной для общества после того, как у неё случился приступ прямо посреди парка, где она любила гулять. Тогда она чуть не убила ребёнка, который закинул фрисби на её лавку. После этого Грета попала в психиатрическую лечебницу, где её встретил я. Она была не первым человеком с подобным диагнозом, которого мне довелось лечить, но её реакции были… необычными. Агрессия, появляющаяся при приступах, всегда имела точный вектор. Она не была бесконтрольной и не касалась всех, скорее, человека, который стал её катализатором. Но так же были и люди, которых она практически никогда не задевала. Грета питала к ним особую привязанность и старалась оберегать… весьма специфическими методами. Среди этих людей были я и её соседка по комнате, Инге. К сожалению, девочка не выдержала всего, что с ней произошло до лечебницы, и, спустя несколько месяцев, после знакомства с Гретой Инге вскрыла себе вены. После этого у Греты пропал сон. Её приступы участились и стали ещё более жестокими и опасными, как для окружающих, так и для неё самой. Тогда я принял решение изменить лечение. Я забрал Грету из больницы и перевёз её сюда — в место, где она бы не смогла больше никому навредить. Мы научились справляться с гневом посредством внешних факторов. Грета всегда любила музыку, поэтому я привёз ей свою коллекцию радио-спектаклей. Они отвлекали её от агрессии и помогали сконцентрировать внимание на чем-то отличном от злости. С работы в лечебнице пришлось уволиться, и я занялся частной практикой, чтобы хватало денег на лекарства. Затем появилась Камилла, и всё стало гораздо проще. Мне больше не нужно было сутками напролёт сидеть у постели Греты, чтобы не дать ей разнести здесь всё. Я смог заняться мелким бизнесом, чередуя его со своими практиками, и всё шло довольно неплохо…

— Пока вам не повстречалась я, — закончила за него Брэдфорд с безрадостной улыбкой.

Всё время этого краткого, но информативного рассказа Ева следила за тем, как одна за другой эмоции сменяются на лице Ганса — от тревоги, с которой он рассказывал о своих больничных буднях в Линце, до неизмеримой теплоты, что разливалась в нём после упоминания Греты. Он прикипел к этой девушке гораздо сильнее, чем должен был, и, похоже, ему было откровенно всё равно на сей факт. Единственное, что, похоже, беспокоило Байера, — его новая гостья и проблемы, которые свалились на него с её появлением.

— Вы мне не обуза, Ева, — вздохнул Ганс, потирая вспотевшую шею. — Я не привык бросать потерянных людей, особенно, если они попадают в передряги по моей вине. Ведь это я тогда забыл закрыть входную дверь, когда ходил за дровами для камина. Грета всегда отличалась свободолюбивым нравом. Да я её и не осуждаю — мать предпочитала не обращать внимания на её болезнь, а, когда приступы были особо бурными, она попросту запирала Грету в пустой комнате — без окон и мебели, — пока та не успокоится. После такого «чудного» детства сложно не полюбить свободу. Вот она и выбежала при первой подвернувшейся возможности.

— Почему она бросилась под машину? — спросила Ева. Суицидальные наклонности Греты всё ещё не давали ей покоя.

— Не знаю, — пожал плечами Байер. — Может, подумала, что это Инге за ней приехала. Она до сих пор не верит в то, что её подруга мертва.

Слова Байера, сказанные абсолютно серьёзным тоном, привели Еву в замешательство. Она всё смотрела на Ганса и пыталась осознать масштабы бреда, в котором она погрязла по самые уши.

— Чёрт, какое-то безумие… — выдохнула Брэдфорд, потирая уставшее лицо.

— Добро пожаловать в мой мир, Ева.

«Мой мир…», — вторило её сознание. Этот мир был ей чужд, он казался инородным, неправильным, безумным, сюрреалистичным, наполненным самыми причудливыми образами, с которыми Еве никогда бы не хотелось встретиться вновь. Ей было стыдно признаться, ведь этот мужчина спас её от мучительной смерти, но Ганс не вызывал в ней ни малейшего сожаления. В конце концов, он сам выбрал эту жизнь, сам построил этот нелепый и дивный мир в сердце австрийских Альп. Ева была ему благодарна за своё спасение, но не более.

— Почему вы не рассказали о ней? — вопрос был закономерным, а ответ на него — вполне себе очевидным.

— По той же причине, по которой вы скрыли от меня свою личность. Я беспокоился за неё, не хотел, чтобы кто-то навредил ей. И ещё, по правде говоря, я не сильно доверял вам.

Ева усмехнулась. Она, как никто, понимала сейчас Ганса в его стремлении сберечь то единственное, что ещё имело для него смысл. Эта иррациональная забота была тем, что их объединяло и позволяло Еве понять этого человека немного лучше. Таким, как они, присуще нездоровое беспокойство о близких, которое, в конечном итоге, приводит их на распутье между правдой и ложью. И выбор нужного пути никогда не бывает простым.