Знаете, чем страшны пьяные люди? Никогда не знаешь, чего от них ожидать. По этой же причине я боялся себя. Бывали дни, когда я просыпался и не узнавал свою квартиру — битые зеркала и посуда, раскуроченная мебель и куча пустых бутылок спиртного. Тогда я забивался в какой-нибудь угол, трясясь от страха и очередной ломки, и, судорожно стирая запёкшуюся кровь с костяшек, напрягал остатки мозга и пытался вспомнить хоть что-то из предыдущего дня. Вот я включаю музыку на всю и начинаю, как припадочный, дёргаться под неё, а вот я наталкиваюсь на нашу совместную фотографию с Кристой, и всё веселье куда-то испаряется, а лютый гнев тут как тут. И уже не важно, что попадается мне под руку, оно непременно будет сломано.

Помню, как-то ко мне приехала сестра с мужем. Ту встречу я запомнил хорошо, она многому меня научила.

Я снова был не в себе, обнявшись с очередной бутылкой, вновь уходил от реальности. Отчётливо помню взгляды родных: Жан смотрел с отвращением и злобой, на людей так не смотрят, нет, да и я тогда не был человеком; Микаса — с беспокойством и горечью. Я причинял сестре боль, внутреннюю, такую, что не уймёшь никакими анальгетиками. Тогда во мне ещё оставалась капля рассудка, но она просто напросто терялась в океане пьяного сумасшествия.

— О-о-о, гляньте, кто приехал, — радостно проголосил я, еле ворочая языком. — Какими судьбами?

— Эрен, неужели ты опять? — с тревогой сказала Микаса и попыталась забрать у меня бутылку.

— Ничего я не «опять», — осклабился я и отдёрнул руку. — Чего тебе надо? И зачем этого с собой притащила? — я кивнул головой в сторону заметно напрягшегося Жана и вновь перевёл взгляд на сестру.

Только тогда я заметил у неё глубокий, относительно недавний порез под правым глазом. Ярость в мгновение ока застелила мне глаза. Я аккуратно провёл пальцем по ранке.

— Откуда у тебя этот порез? Эта сволочь сделала с тобой? — рявкнул я на Жана.

Тут уж Кирштайн не выдержал. Он легко оттолкнул Микасу, взял меня за футболку и, без всякого труда подняв меня на ноги, впечатал в стену. Сильная боль прошла от головы по всему позвоночнику, затухая где-то ниже поясницы. Налитые кровью карие глаза зятя смотрели в упор. Я ощетинился, готовясь принять вызов.

— Да как ты смеешь, мразь! — прошипел Жан. Микаса попыталась утихомирить мужа, но того уже было не остановить. — Как у тебя только язык поворачивается, сукин ты сын! Забыл уже, что ты устроил в наш прошлый приезд? Память подводит? Да? Так я напомню, как ты в очередном пьяном угаре в Микасу бутылку швырнул. Хорошо, что ты косоглазием страдаешь, и её только осколком задело. Ты мою жену чуть без глаза не оставил, выродок!

Разум моментально вернулся ко мне. Я взглянул на сестру. Она крепко сжимала руку Жана, пытаясь оттащить мужа от меня.

— Это правда? — дрожащим голосом поинтересовался я у неё.

Микаса не ответила, лишь понурила голову, стараясь не пересекаться со мной взглядом. Кирштайн наконец отпустил меня, и я осел на пол. Осознание содеянного прочно отложилось у меня в голове — я причинил вред сестре, единственному дорогу человеку, который не покинул меня.

— Идём, Микаса. Пусть твой братец и дальше здесь гниёт, — бросил Жан и направился к выходу.

Сестра с секунду постояла, а затем, не сказав ни слова, последовала за мужем. Хлопнула входная дверь, и я вновь остался один.

В тот же день я вылил всё спиртное в раковину и закрылся в квартире, занавесив окна плотными шторами, чтобы никто не смог больше увидеть, в какого монстра я превратился.

Стадия третья: Торг.

Я иногда думал: а был ли вообще хоть какой-нибудь шанс, что Армин выживет? Я уже и не помню, сколько раз я подбрасывал монетку. Вот выпадет реверс, значит, Армин должен был остаться жить. Но сколько бы я ни пытался, монетка всегда выпадала на «смерть». Множество раз просил невидимое существо, то самое, кого верующие называют Богом, вернуть мне дорогих людей. Вернуть маму, которую так жестоко вырвали из моей жизни, лучшего друга, который повторил судьбу матери. Я готов был отдать всё что угодно, заплатить любую цену, лишь бы мне вернули тех, без кого внутри стало так омерзительно свободно. Но их жизни не продавались.

Стадия четвёртая: Депрессия.

Почти всё время я проводил в постели. Лёжа в темноте, поскольку шторы практически не пропускали солнечный свет, я трясся от холода, кутаясь в шерстяное одеяло, и никак не мог согреться. Оно и правильно — пустота не может согревать. Внутри меня образовалась чёрная дыра, поглощающая все чувства и эмоции. Она не оставляла мне ничего.

Я потерял счёт времени, не отличал дня от ночи, да это было уже и не так важно. Практически всё время я спал. Повиновался лишь своим естественным потребностям, которые и так уже перестали о себе часто напоминать. Питался тем, что находил в холодильнике, когда тот опустел, стал заказывать еду на дом, морщась при мысли о выходе на улицу. Когда вонь собственного тела становилась невыносимой, плёлся в душ. Стоя под горячими струями воды, порой размышлял о никчемности своего существования и необъятного желания вновь забыться сном. Затем подолгу рассматривал в остатках зеркала в ванной комнате своё исхудавшее сутулое тело, щетину на бледном лице и отяжелевшие припухшие веки, томно вздыхал и вновь брёл в спальню, где я мог бессознательно прожить ещё несколько часов.

Но и сон не всегда являлся для меня решением. Каждый раз мне снилось одно и то же — образы покинувших меня людей: отец, мама, Криста. Я тянулся к ним, просил остаться, но как только мои пальцы практически касались их прозрачных тел, образы моментально испарялись. Но ещё ни разу во сне я не видел Армина.

Лишь однажды мой сон изменился. Начинался он точно так же, но у него появилось продолжение. Образы, тянущаяся рука, пустота, а затем неожиданный зловещий шёпот: «Это ты убил меня». Он был всюду и нигде, будто звучал прямо у меня в голове. И в то же миг чьи-то руки хватают меня сзади за шею и начинают душить. Из глотки вырывается ни то хрип, ни то стон; голова начинает кружиться, лёгкие отчаянно борются за глоток воздуха. И вот глаза накрывает пеленой, и я резко просыпаюсь, падаю на пол и скручиваюсь пополам, объятый крупной дрожью лихорадки, всё ещё чувствуя на шее прикосновения тонких ледяных пальцев.

Изо дня в день я засыпал, просыпался и снова засыпал. В очередной раз проснувшись, я ощутил жуткую боль в желудке. Только тогда я вспомнил, что уже довольно долго ничего не ел. В холодильнике и на полках шаром покати. Вывод один — опять питаться фастфудом. В другой бы ситуации я хорошо подумал бы прежде, чем заказывать эту дрянь, но сейчас организму уже ничего не было страшно — он давно уже был отправлен горечью сожаления и кислотой бесконечной тоски.

Пошарив в карманах курток и штанов и не найдя ни одного реле, я заглянул в верхний ящик комода в спальне. При взгляде на немногочисленную одежду Армина, у меня засосало под ложечкой. Я никак не мог найти в себе силы избавиться от неё. Где-то глубоко в душе ещё теплилась надежда, что друг вернётся, как ни в чём не бывало наденет белую рубашку, отглаженный костюм цвета индиго и, укорив меня за то, что я опять плохо позавтракал, с радостной улыбкой поедет со мной на работу. Руки аккуратно перебирали сорочки и наткнулись на дне ящика на какой-то предмет. Я вытащил небольшую коробочку и открыл её — шприц и ампула с прозрачной жидкостью. Остаток лекарства, что давал мне Жан в поездку на море. В голове сразу возникла мысль: «Я спасён». Не раздумывая я обломал горлышко ампулы, наполнил шприц и медленно ввёл себе лекарство. Холодный наркотик потёк по венам. Эйфорию он принёс практически сразу. Всё тело наполнилась сладостью кайфа. Я плыл в лодке по бескрайнему простору водной глади. Яркое солнце грело охладевшую кожу. Но всё когда-нибудь заканчивается. И вот уже мою лодку неистово швыряет из стороны в сторону в сильный шторм, меня нещадно бросает в прохудившиеся борта; старую прогнившую шлюпку заливает водой, и я вместе с ней медленно погружаясь в чёрные пучины.