– Знаю, – констебль снова улыбается. – Мы понимаем, что на момент отъезда вы были совсем юной, мисс Харви, но мы только кое-что уточним и уйдем. Мы не отнимем у вас много времени.

Поджав губы, я глубже усаживаюсь в кресло – так, что маленькая подушка упирается в поясницу. Мое сердце трепещет, угрожая сорваться в дикий галоп, однако улыбка Уолтона кажется искренней, и я напоминаю себе, что еще ничего не знаю о найденных останках.

Констебль просит уточнить, с кем и где я жила на острове, и я отвечаю – с мамой, папой, Бонни и Дэнни в «Доме у причала», в Квей-хаусе. Я замираю при мысли, что детективы уже поговорили с Бонни, но, с другой стороны, сестра не прибавит ничего нового. Наши версии будут практически одинаковыми.

Тем не менее присутствие полиции в моей гостиной заставляет меня заметно нервничать. Я пытаюсь расслабить плечи и не стискивать зубы. Что, если полицейские наблюдают за мной, подмечая мои непроизвольные жесты и делая выводы – точно так же, как я на сеансах с клиентами, или им действительно просто нужно выслушать голые факты и откланяться?

– Кто были ваши соседи? – спрашивает Уолтон.

– Соседей как раз не было, – отвечаю я, пояснив, что Квей-хаус стоит у самой пристани, можно сказать на отшибе, и других домов рядом нет. Киллнер переворачивает листок в своем блокноте и, по-моему, всматривается в карту острова. Не удержавшись, я тоже заглядываю, напрягая глаза.

– Слева от вас находился паб «Сосны»? – уточняет Киллнер.

Я киваю.

– Да, там жила моя подруга Джилл Тейлор и ее родители. Руфь и Боб, – добавляю я, потому что детективы сидят с выжидательным видом. – Не знаю, возможно, они до сих пор там живут.

Киллнер скупо улыбается, и я вдруг понимаю – совершенно не важно, что знаю я: полиции уже известно больше.

– А правее Квей-хауса начиналась деревня, – продолжает он. – Может, вы помните, кто жил в первых домах?

Мне живо вспоминается сплошной ряд частных домов с пристройками-магазинами. Вряд ли это можно было назвать деревней – скорее центральным местом, средоточием жизни острова, где взрослые собирались, чтобы пообщаться и сделать необходимые покупки.

– В крайнем, ближайшем к нам доме, жил врач, – рассказываю я. – Но пока мы жили на острове, там сменилось несколько врачей.

Детектив просит меня постараться припомнить их имена, и я добросовестно всех перечисляю, но кто из них и в какой период времени работал, сказать затрудняюсь. Пока Киллнер записывает, я перехватываю взгляд Уолтона на фотографию на книжной полке.

– Это моя мама, – поясняю я. – Она погибла десять лет назад в аварии.

– Примите мои соболезнования, мисс Харви.

Я наблюдаю, как он рассматривает снимки на каминной полке. Все, кроме одного, из далекого прошлого, когда мы были юными и жили на чудесном зеленом острове. На мгновенье брови Уолтона сходятся на переносице при виде множества фотографий, сделанных, можно сказать, на месте преступления и украшающих мою гостиную. Хорошо, что он еще не видел моей спальни.

– Вы будете опрашивать моих близких? – интересуюсь я, чтобы привлечь внимание Уолтона, который уже взял с полки фотографию.

– Будем.

– Мой отец… – начинаю я, но детектив перебивает, пристально вглядываясь в снимок:

– Это ваша сестра?

– Да, – я сдвигаюсь на краешек кресла.

Постучав пальцем по стеклу, он поворачивается к Киллнеру, который поднимается и подходит к напарнику.

– Браслет вашей сестры, – произносит Уолтон, когда я тоже встаю и забираю у него фотографию. – Вы его помните?

– Конечно, я же его сама сделала.

Констебль сразу поворачивает ко мне голову.

– Это браслет дружбы, я их много наделала в то лето, когда мы уехали с острова. Я их продавала.

– Не припомните, кому?

– Господи, ну как кому? Девочкам.

– Сможете составить список тех, кто приобрел у вас браслеты? – просит Уолтон.

– Ну, могу, наверно, – неуверенно предполагаю я.

Уолтон снова улыбается, но его улыбка уже не кажется искренней, и на этот раз, когда он повторяет, что их визит – всего лишь простая формальность и волноваться мне не о чем, я не верю ему.

– Спасибо за то, что уделили нам время, – говорит детектив, оставляя визитку и прося позвонить, когда я подготовлю список.

Через окно гостиной я смотрю, как полицейские разговаривают, подходя к машине. Констебль Уолтон смеется чему-то сказанному коллегой. Трясущимися руками я набираю номер Бонни, отмечая, что в глубине души мне скорее нравится происходящее, потому что остров снова возвращается в мою жизнь, пусть даже таким образом.

Но Уолтон будто невзначай оглядывается на мое окно, и искра радости гаснет, сменившись тягостным чувством от мысли, что один из сплетенных мной браслетиков может быть каким-то образом связан со страшной находкой на острове. Я со щелчком закрываю жалюзи.

– Ты меня слышишь? – спрашиваю я, когда Бонни отвечает: в трубке стоит треск. – Ты где?

– В «Теско», здесь отвратительная связь… Подожди… – Через несколько секунд трубка снова оживает: – Так лучше?

– Да. У меня только что побывала полиция.

– Люк сказал, что они и к нам приходили. Чего они хотят?

Я пересказываю их вопросы, слыша, как Бонни бросает покупки в свою тележку.

– Они хотят убедиться, что никто не лжет, – говорит сестра. – Чего ты перепугалась?

– Не лжет о чем? – настораживаюсь я.

– Наверно, о тех, кто был или не был на острове.

Полицейская машина наконец отъезжает, и я отхожу от окна.

– Мне это не нравится, – признаюсь я. – Бон, мне кажется… у меня такое чувство, что мы еще жили на Эвергрине, когда это произошло.

– Они просто задают вопросы, – шумно вздыхает сестра. – Скорее всего, обходят всех, кто когда-либо бывал на острове. Почему ты паникуешь?

– Их интересовали браслеты дружбы, которые я делала. На фотографии браслет на тебе. Полицейские попросили меня составить список всех, у кого он был.

Если подумать, я не припомню, чтобы Бонни когда-нибудь носила его, однако сейчас, снова вглядываясь в фотографию, я убеждаюсь, что браслет действительно у нее на запястье.

– Ты меня слушаешь? – спрашиваю я, озадаченная молчанием в трубке.

– Зачем им список?

– Не знаю, но, получается…

Что? Что мы знаем, кто убитая? Или, может, кто ее убил?

– Это ничего не значит. Они сейчас перерабатывают массу информации, – делает вывод сестра, однако в ее голосе нет уверенности.

– Мне не нравится оставаться в неведении. У меня чувство… – я замолкаю, подбирая слова, – …что я должна быть вовлечена в это.

– Не сходи с ума, – просит Бонни. – Почему мы уже неделю только и говорим, что об этом чертовом острове? Хватит с меня Эвергрина, даже думать о нем не желаю!

Ее реакция меня не удивляет, но в отличие от Бонни меня эта новость сбила с толку. Я не могу избавиться от мыслей, которые всегда гнала от себя, и все «коробочки» с секретами, которые я тщательно прятала, одновременно открылись, выпустив содержимое. Существует много вопросов, на которые я хочу получить ответы, но раньше мне недоставало смелости.

– Бон, – начинаю я осторожно, – я вспоминаю наш отъезд оттуда и последние дни на острове…

Я замолкаю, не зная, как закончить фразу.

– Ну?

– Может, ты помнишь что-нибудь такое, чего не помню я?

– Конечно, нет! Что я могу помнить?

«Я думаю, куда больше моего, Бонни». Она была на шесть лет старше меня и, без сомнения, осведомленнее.

– Мы ведь ни разу не поговорили откровенно.

– Потому что тут не о чем говорить, – припечатывает Бонни. – И не вздумай снова приставать, почему мы уехали! Родители сказали, что нам нужны деньги, которые папа заработает на новой работе. Лодка-то наша почти ничего не приносила. Чем тебя эта версия не устраивает?

Сомнительно, что она устраивает тебя, думаю я, пока Бонни излагает факты, будто заученные наизусть. Сестра что-то скрывает от меня. Ну, значит, и я не должна говорить ей обо всем.

Попрощавшись, я беру фотографию, которая привлекла внимание констебля Уолтона. На ней мы стоим все впятером в последнее лето на острове. Я вглядываюсь в улыбающиеся лица мамы и папы – он обнимает ее за плечи, а она крепко держится за его руку.