Внешние подоконники выкрашены в насыщенный бирюзовый цвет, а когда камера поворачивается, я разглядываю белые, в колониальном стиле, карнизы под сточными желобами и пристроенную спереди оранжерею. Дом сильно изменился, однако это, несомненно, он: белый штакетник слева ставил отец, чтобы отделить двор от тянувшейся с краю общей тропы. Справа по-прежнему шумят высокие сосны.

Сквозь шум в ушах я сосредотачиваюсь на словах журналистки.

– Судя по всему, жители острова напуганы произошедшим.

Я перевожу взгляд на бегущую строку, едва успев прочесть: «…острове вчера ночью». Далее следуют новости о Сирии, но уже очень скоро телерепортеры вновь возвращаются к сенсации на острове.

– Значит, других подробностей полиция пока не сообщает? – спрашивает диктор в студии. На экране появляется наш сад и белый полицейский тент, аккуратно уместившийся как раз между домом и деревьями, отделявшими наш участок от опушки леса.

– Пока нет, но эксперты работают с раннего утра, – отзывается корреспондент.

В бегущей строке идет повтор: «Тело найдено на острове вчера ночью». Я до хруста стискиваю руки, желая, чтобы кровь поднялась к неприятно немеющим предплечьям.

На острове нашли тело. Хотя корреспондент не сообщила прямо, я поняла, что останки были зарыты в саду за нашим домом.

С болезненным любопытством я ловлю все новые обрывки новостей: нынешние хозяева задумали сделать пристройку к дому и копнули, получается, глубже, чем ожидали. Накануне вечером один из строителей заметил в земле кости, оказавшиеся человеческой рукой, а рядом, соответственно, лежало остальное.

Журналистка сообщает, что событие ошеломило как строителей, так и владельцев дома. Зайдя за белую палатку полицейских экспертов, она показывает точное место, где были найдены останки. В потрясении уставившись на экран, я подмечаю каждую мелочь, невольно комкая свой мягкий джемпер. Любому, кто не знает остров, может показаться, что яма буквально у нас за домом, но я, уроженка Эвергрина, отлично вижу, что тело зарыли за садом, где уже начинается лес.

Дело в том, что на Эвергрине у большинства домов нет заборов, отделяющих частную территорию от общей. Там, где жили мы, – в Квей-хаусе, «Доме у причала», построенном в двух шагах от пристани, – папа в конце концов поставил штакетник с той стороны, где непосредственно под окнами проходила общая тропа. А с трех остальных сторон мы ориентировались по деревьям, потому что границы на острове – понятие условное. Неискушенный зритель решил бы, что тело было зарыто в саду, и именно так это пытаются преподнести телевизионщики.

Я не могу оторвать глаз от экрана, потому что сегодня я вижу наш дом впервые с той ночи, когда мы в спешке уехали с острова.

Нашарив телефон, я дрожащими пальцами набираю номер Бонни и подношу трубку к уху. Сестра отвечает за секунду до того, как у нее включается автоответчик:

– Да!

– Новости видела?

– Нет, мы уже ложимся. Люк приболел, и…

– Включи телевизор, – перебиваю я. – Би-би-си.

– Ладно, ладно, дай мне минутку, – бурчит сестра.

Я представляю, как она идет в кухню и включает маленький плоский телевизор, висящий на стене над стойками.

– Боже мой! – ахает она. – Это что, наш дом?

– На острове нашли тело, – произношу я. – Прямо за нашим садом.

Бонни молчит.

– Почти что в саду, – отзывается она наконец.

– Неправда, приглядись, там уже опушка леса!

– Черт побери… Кого же там зарыли?

– Они не сказали. Почти никаких подробностей.

Слышно, как Бонни втягивает воздух сквозь зубы.

– Даже не сообщили, мужчина это или женщина, хотя уже наверняка установили, раз криминалисты возятся с утра.

– Ну, на острове-то знают, кто это, – говорит сестра. – Боже мой, – добавляет она с коротким смешком, – представляешь, что там сейчас начнется? Налетят, как стервятники!

– Должно быть, это для них ужасно, Бонни.

– Да на этом острове задницу не почешешь без того, чтобы сразу все не узнали! Когда у меня началась менструация, все мальчишки знали об этом через двадцать четыре часа!

Бонни права. Я не могла и ногой поболтать над обрывом без того, чтобы мама не узнала об этом прежде, чем я успевала вернуться домой. Дэнни не мог свалиться с дерева, где он прятался, чтобы на острове не начали шептаться. Впрочем, к Дэнни всегда проявляли повышенный интерес.

– Это сделал кто-то из местных, – вдруг заключает Бонни, увлеченная происходящим, точно мы наблюдали какой-то спектакль.

– Еще неизвестно.

– Да брось ты. Кто станет туда приезжать и закапывать труп?

Я не нахожу ответа, но сама идея мне не нравится.

– Как думаешь, это кто-нибудь из наших знакомых? – спрашиваю я. – Я про труп.

– Вряд ли. Мы так давно уехали.

Я киваю, однако вслух ничего не говорю.

– Или, – продолжает Бонни с драматической интонацией, – труп мог лежать там все время, пока мы жили в том доме. А мы ходили по могиле и знать ничего не знали. И ведь никто мне не верил, когда я твердила – там что-то неладно!

– Там не было ничего необычного.

– Из ямы, наверное, сейчас достают целую гору останков.

– Бонни!

– Без паники, Стелла, мы не живем там уже четверть века.

– Знаю, но… – Я замолкаю.

– А мне нравится, что они сделали с домом, – заявляет вдруг Бонни.

Я замираю:

– Что ты имеешь в виду?

– Его покрасили, и теперь он выглядит нарядно.

– Да? – говорю я. – Я и не заметила.

Бонни, разумеется, знает, что я лгу. Разве можно не заметить насыщенный бирюзовый цвет, который делает дом удивительно современным и совершенно непохожим на наш?

Сестра фыркает, прежде чем спросить:

– Ты собираешься звонить отцу?

– Наверно.

Я знаю, что должна, но делать этого совершенно не хочется, и не в последнюю очередь потому, что мы с папой больше не говорим про Эвергрин.

– Ты давно разговаривала с ним?

– Да, – отвечаю я, испытывая привычное чувство вины. – Мне давно пора к нему съездить. Может, сделаю это вместо звонка.

– Когда дома не будет ведьмы.

– Оливия, кажется, вышла на работу, и в будни у меня есть шанс с ней разминуться. Может, поедешь со мной? – с надеждой спрашиваю я, хотя заранее знаю ответ.

– Нет, – категорически отрезает Бонни.

– Ладно, позвоню отцу утром, – вздыхаю я, уже ощущая знакомое напряжение – будто что-то сжимает легкие, из-за чего я начинаю дышать с трудом. Да, я хочу поговорить с отцом, однако сейчас уже все по-другому. Он очень изменился и давно не тот папа, каким был на острове моего детства. Изредка мне удается пробудить в нем прежнюю личность, но я даже не знаю, хорошо мне от этого или еще тяжелее.

– Поневоле задумаешься, скажи? – Голос Бонни в трубке возвращает меня в настоящее.

– О чем?

– Узнаем ли мы, кто это сделал, вот о чем!

Закончив разговор, я продолжаю переключать каналы в поисках новых репортажей об Эвергрине, но больше нигде ничего не сообщают, и я не замечаю, как засыпаю на диване. Во сне, как часто бывает в последнее время, я вижу Эвергрин. Я бегаю по лесу с подружками, мы беззаботно смеемся, но вдруг они исчезают, и вот уже кто-то преследует меня. Я просыпаюсь с колотящимся сердцем и затекшей шеей.

Остров перестал мне сниться спустя несколько лет после нашего отъезда, однако сны вернулись после нескольких сеансов у психотерапевта, которые мне пришлось пережить во время обучения. Теперь я не знаю, как от них избавиться. Всякий раз, проснувшись, я слышу голос преподавательницы: «Вот почему так важно избавиться от своих демонов!»

Но на Эвергрине никогда не было «демонов». В одиннадцать лет свои счастливые воспоминания на острове я могла бы сложить в пирамиду высотой до неба. На одной из консультаций я вскользь упомянула о разводе родителей, решительно заявив, что проблемы у них начались гораздо позже переезда, когда мы давно перебрались в Винчестер, и отец продал свою душу офису с кондиционером и матовыми стеклами. Я повторила это несколько раз, убеждая заодно и себя, потому что откровенничать была не готова.