Но, что-то я погляжу, шибко веселый у тебя народ сегодня, Василий Александрович. Слышали, кстати, что в Лондоне три дня назад король лично присутствовал на похоронах одного из своих друзей, профессора и, вроде бы, даже члена Тайного совета? Нет?..

Вижу: новость оценили. Это радует. Кстати, дамы говорят, что берлинский вазелин – лучший в мире, так что вам, можно сказать, необычайно повезло: успеете к заслуженному клистиру грамотно подготовиться. Но есть у меня для вас известия и получше. Например: Коос Де ла Рэй два дня назад отбил телеграмму из Гамбурга, скоро будет в Питере. Видел бы ты, Василий Александрович, что вытворяли мои ирландские «буры», когда узнали.

- Едет инкогнито? Германским пароходом?

- Конечно. С этим у нас все по плану…

Так-с. Ну, вот и наши самобеглые коляски. Ты сам со мной садись, по пути расскажу кратко, что еще у нас, и как. Всей дороги минут на десять-пятнадцать, но этого хватит.

Да, кстати, господа! С этого момента и до самого Санкт-Петербурга вся ваша группа поступает в мое распоряжение: устный приказ Председателя…

***

Ощутимо покачиваясь и вибрируя на брусчатке, даймлеровский «Рименваген» гулко урчал расположенным сзади, почти под самым пассажирским диваном, шестисильным мотором. По случаю июльской жары на улице, это вряд ли можно было счесть признаком комфорта. Особенно, если учитывать, что кузов типа «Визави», предусматривал открытое переднее сиденье для водителя такси с одним из пассажиров, а для двух других седоков преднозначались места, изолированные от окружающего мира в закрытой «половинке кареты». Понятно, что пекло в деревянно-кожанной душегубке было знатное, тем паче ее хозяин таксист двадцать минут ожидал своих пассажиров, терпеливо стоя на солнцепеке: задаток получен, никуда не дернешься.

Но зато двум пассажирам такого авто, будь то бизнесмен с коммерческим агентом, кавалер с дамой или парочка случайных, заезжих шпионов, посекретничать можно было совершенно свободно.

Первым забравшись внутрь, Василий невольно залюбовался Максимовым, который в этот момент внимательно отслеживал, как размещались во втором такси остальные наши офицеры. Его плавными, экономными движениями матерого хищника, скрытой в них и во взгляде энергетике прирожденного бойца, для которого даже пятьдесят «с хвостиком» – вовсе не «критический» возраст для практической военной работы.

Хорошо было сказано: «Есть такая профессия: Родину защищать». Причем, для кого-то это вовсе не ремесло, как следствие сознательного жизненного выбора, но призвание, заложенное в генах. Карма мастера. Путь воина, предначертанный свыше…

И, вместе с тем, сколь резкие метаморфозы способны иногда производить с людьми обстоятельства! Он ведь помнил Максимова и таким, как в день их первой встречи, когда Евгений Яковлевич только прибыл в Маньчжурию, на русско-японскую войну: усталым и опустошенным, почти погасшим, потерявшим всяческую надежду на будущее человеком, с дозволения царя приехавшим сюда лишь для того, чтобы с честью умереть в бою…

Когда Балк вручил Великому князю Михаилу список офицеров, которых желательно было как можно скорее выдернуть к нему под знамя со всей Маньчжурии, первыми в нем стояли фамилии нескольких наших «буров», а самой первой среди них, – естественно, фамилия Максимова, «русской легенды Трансвааля». Единственного из иностранцев, удостоенного в бурской армии звания «полевого генерала».

И именно по поводу подполковника Максимова Василию было суждено в первый и последний раз разлаяться с Мишкиным, аж до матюков и хлопанья дверьми! По итогу, Михаил все-таки уступил, о чем, позже, по его собственному признанию, не пожалел ни разу. Слава Богу, оба они были людьми отходчивыми…

Причины «антимаксимовского бунта» Великого князя были достаточно серьезны. Летом 1901-го года, после дуэли с Евгением Яковлевичем, в жутких мучениях скончался от пули, угодившей в низ живота, приятель Михаила, сотник Конвоя и флигель-адъютант царя – светлейший князь Александр Фердинандович Зайн-Витгенштейн. Через несколько месяцев Максимова вызвал младший брат покойного, Григорий. Ему «повезло» больше: он отделался искалеченной на всю жизнь саблей бывшего кирасира правой рукой…

Но Василий хорошо знал, за кого он просит. Вернее, не просит – требует!

Блестящий полевой офицер, разведчик-генштабист, одаренный военный журналист-аналитик, храбрец, умница. И вдруг: получите такой горький афронт судьбы! Совершенно случайная, нелепая и трагичная по своим последствиям встреча на «узком оселочке» с подвыпившей компанией столичной «золотой молодежи».

Как рассказывал им с Михаилом сам Максимов, события в тот роковой день в самой середине лета развивались следующим образом. Он, лишь недавно вернувшись в Россию после лечения в Германии и Австрии от ран, полученных на юге Африки, провел два дня у своих друзей в Териоках, после чего выехал в столицу.

Поезд катился полупустым. С обеда заходили короткие грозы, и под мерный шорох дождя за окном, Максимов спокойно задремал, сидя в одиночестве в четырехместном отделении вагона II класса.

Пробуждение оказалось неожиданным и шумным. На станции Шувалово-Озерки в вагон с гвалтом ввалилась находящаяся навеселе, изрядно вываленная в грязи компания. Князь Витгенштейн с другом и сослуживцем по Терской сотне Собственного ЕИВ Конвоя князем Амилахвари после ресторана развлекали и катали на моторе четырех шансоньеток-француженок. И докатались до того, что опрокинули авто на повороте на бок, причем только чудом никто при этом серьезно не пострадал. Вот уж воистину – пьяным море по колено. Однако, возвращаться в Петербург им пришлось общественным транспортом.

Оба гвардейских офицера с парой дам заняли соседнее с Максимовым купе. А две другие «львицы полусвета», оставшись на время без кавалеров, несмотря на совершенно свободные отделения рядом, решили подсесть к Максимову: хоть и в штатском, пусть не самой первой на вид свежести, но все же – мужчинка! «Эх, не догоню, так разогреюсь!»

Только попутчик им попался не очень общительный и какой-то вовсе не падкий на активную демонстрацию прелестей особами, привыкшими «нравиться ВСЕМ рыцарям».

Вскоре отсутствие к ним знаков должного внимания и сочувствия со стороны лица противоположного пола, демонстративно чистящими помятые и перепачканные перышки кокотками начало восприниматься как вызов неотразимости их чар. Кроме «оперения» в ход пошли и «клювики»: а именно – сомнительного качества остроты на французском в адрес «буки-соседа». С русским у обеих были явные нелады.

До поры до времени их «шпильки» его броню не пронимали, он долго стоически терпел глупости и пошлости. Но выдержки хватило лишь до тех пор, пока одной из дам не пришло на ум, если уместно так говорить об этом ее «достоинстве», «проехаться» по поводу обезобразившего лицо их попутчика, пугающего вида, длинного, красноватого шрама, тянущегося от середины левой щеки куда-то вверх, в шевелюру над виском…

Конечно, откуда было знать подвыпившей профурсетке, что шрам этот – отметина от почти смертельного ранения пулей из револьвера капитана «томмиз» Тауса, прилетевшей Максимову в лицо? Тогда, в начале апреля 1901-го, во время ожесточенной рукопашной схатки за гору Тубе у Табанчу, что неподалеку от Блумфонтейна, курок британца оказался проворнее сабли русского подполковника, к тому моменту расстрелявшего все патроны.

Как не дано было ей знать о том, что в тогда, в молниеносной, яростной атаке, сорок пять бойцов Максимова, опрокинули две роты англичан. Переколов и перестреляв более двухсот врагов, и заплатив за это лишь двумя убитыми и пятью ранеными. Правда, одним из них был и сам будущий «фехтт-генераал» Максимов…

В конце концов, любому терпению есть предел. Объясняться с певичками Максимов посчитал ниже своего достоинства, поэтому ограничился лишь красноречивым взглядом в их адрес, забрал саквояж и вышел, намереваясь пересесть в свободное купе. Возможно, излишне громко хлопнув за собой дверью при этом.