– Новый мост построили. Видела? – интересуется Леха и рассказывает, где именно, я киваю.

– Только на фотографиях.

– Поехали, прокатимся? Я тебя подброшу.

– О, с радостью! – потом обрываю себя: – Если у вас нет других планов, конечно.

– У меня – нет, – говорит он, – только переоденусь.

Я смотрю на Нику, она – на него, потом пожимает плечами и начинает убирать со стола. Странная пара, счастьем в этой семье даже и не пахнет.

– У тебя не будет неприятностей из-за меня? – уточняю, удобно устроившись в его «Крузере Прадо». Припоминаю, что он увлекался стрельбой, эта машина идеально подходит для охоты.

– Ты про Нику, что ли?

До его девушки мне не должно быть никакого дела. Я ее не знаю, узнавать не собираюсь и уж точно не планирую проникаться к ней симпатией. Она мне не подруга, она мне никто. А Леха… мы росли в одном дворе, долгое время он был моим лучшим другом. И еще двадцать пять предложений, призванных усыпить мою совесть и оправдать то, что сейчас испытываю: я догадывалась, что он мне понравится, но не ожидала, что так сильно.

Он пожимает плечами:

– Разве мы делаем что-то плохое?

– Совершенно ничего.

– Если ее что-то разозлит, пусть скажет об этом ртом. Это ведь несложно, как ты считаешь? – и смотрит выжидающе. Трудно перестроиться и привыкнуть к его новой манере общения. Он осаживает и тоном, и взглядами.

Теперь мне даже кажется, что внутренне он изменился сильнее, чем внешне. Темно-русые волосы по-прежнему коротко подстрижены, как и всегда на моей памяти – сначала он учился в кадетском корпусе, затем – в военном училище, а там критически относятся к поиску собственного «образа» и к экспериментам, но насколько я помню, он всегда люто ненавидел людей в погонах. Я боялась, он вот-вот сорвется, сделает тату на видном месте или спалится на какой-нибудь пьянке. Ничего подобного. Никаких отличительных знаков: черный тонкий свитер с длинным рукавом, джинсы, стандартная внешность и суровые глаза. Резковатые ответы на невинные вопросы.

Некоторое время мы вспоминаем детство, общих знакомых, которых у нас – море. Правда, он сам мало о ком знает: как и мною, не интересовался. Поэтому в основном я просвещаю мужчину о его же друзьях: кто женился, кто развелся. Делюсь, что немного не успела доучиться на медсестру, но мечтаю однажды закончить образование. Также я много болтаю про жизнь в столице и отдых в Европе и Азии, упоминаю и Америку, но с ней связаны скорее негативные воспоминания: долгое восстановление после операций, больничные палаты, изматывающая слабость. Мне хочется, чтобы он гордился мной, и кажется, я слегка перебарщиваю.

– …Поэтому жду очередной загран, в старый визы шлепать уже некуда. А ты бывал где-нибудь, кроме России? – задаю вопрос, чтобы он сказал хотя бы что-нибудь за целый час, во время которого мы объехали все мосты, заправили полный бак и продолжили кататься.

– А как же, – усмехается, охотно включаясь. – Только пару лет как вернулся домой, до этого можно тоже сказать, что путешествовал. «Загранпаспорт» выдало государство после заключения контракта.

– О, да, глупый вопрос с моей стороны, – размышляю, спрашивать ли в каки именно страны его отправляли, но вряд ли расскажет. Да и, наверное, экскурсии там не проводили. – А потом что?

– Контракт закончился, и я вдруг решил его не продлевать. Захотел попробовать пожить другой жизнью. Кушать вкусную еду, спать на ортопедическом, блть, матрасе, – он лукаво улыбается.

– Я тобой, честно, очень горжусь.

– Ты всегда гордилась, – говорит со смешком, но вроде по-доброму. – Я тобой тоже.

– Папа сказал, ты сейчас в полиции.

Он кивает.

– Кто бы мог подумать, Леш. Сколько помню, ты клялся и божился, что не пойдешь по стопам Глеба Николаевича! Презирал все эти… как ты говорил? «Рота, подъем!» в шесть утра, строем на завтрак, на обед, на парад и в туалет. И что в итоге?

– Это ты к чему? – улыбка из добродушной превращается в натянутую.

– Как к чему? Интересно же. Ты всегда утверждал, что погоны не для тебя. Вспомни, что ты творил, когда приезжал домой! Если бы не связи дядь Глеба, сколько приводов у тебя бы было?

– Нисколько, – отвечает он, повернувшись ко мне. Смотрит с недоумением. Сбрасывает скорость, и мы тихо катимся к впереди стоящему красному светофору.

– Как это нисколько? Отец рассказывал, тебя ловили с травкой.

– Один раз и не меня лично, я был в компании. Это Ленёв раздул, словно спас меня от срока. Что, разумеется, было враньем.

– Не знаю, не знаю. Но что все-таки изменилось? Как они тебя дожали? – решаюсь подколоть его.

– Рита… – заметно, что он старательно подбирает слова. Мне становится не по себе, разговор уходит в неправильное русло. – Как бы тебе объяснить? А еще раньше я говорить не умел, только вопить. И нужду в пеленки справлял, пока горшок не освоил. Предлагаешь и этим меня всю жизнь тыркать?

– Нет, конечно, – чувствую, как краска заливает лицо.

– Иногда мы поступаем так, потому что не можем иначе. Потом учимся, работаем над собой. Да, я много чего говорил и делал. Сейчас, слава Богу, могу по-другому. Зачем ты мне говоришь все это? Что хочешь услышать? Что человек, которого я всю жизнь ненавижу, прогнул меня? Это неправда. К моей карьере он не имеет никакого отношения.

Я закрываю рот и отворачиваюсь к окну. Поговорили, называется. Шутка не прошла. Он выдерживает паузу, но я не представляю, что ему ответить. Загорается зеленый, мы трогаемся с места, в очередной раз минуя поворот на Коммунальный мост. Он злится на меня, но домой не везет. Катаемся.

– Извини, я не подумала, что тебя заденут мои слова, – говорю, не решаясь посмотреть в его сторону. Очевидно, что он уважает свое дело и подобного рода насмешки отныне неприемлемы.

– Никто меня не дожимал, – отвечает значительно мягче, но по-прежнему натянуто. – Я познакомился с другими людьми и понял, что далеко не все офицеры – конченые ублюдки. Просто мне не повезло расти с одним из них. Не принимай на свой счет, мелкая, я рычу не со зла, просто такая дурацкая манера. Да и тема, что отчим сделал из меня человека, порядком надоела. Хотя бы ты не заводи эту шарманку.

– Правда, прости. Я знаю, что ты не злой. Ты… просто сердитый.

– «Сердитый»? – переспрашивает вновь с улыбкой, напряжение спадает. Кажется, мы миримся. – Что это за слово такое? Странное.

– Почему же?

– Ни разу не слышал, чтобы кто-то употреблял его вслух.

– А вот к тебе оно теперь идеально подходит. Но мне даже нравится новый Алексей, четко знающий, чего хочет от жизни. Ты молодец.

Потому что ты стал еще лучше, чем раньше.

– Это совершенно не мое дело, но лицо… оно ведь другое, – говорит Леха сразу после ужина в одной из кафешек возле БКЗ. Мы ждем десерт, тянем кофе. С виду походим на парочку на первом, максимум, втором свидании. С осторожностью подбираем темы для разговоров, перебрасываемся долгими взглядами. Он удивительно много ест, как только помещается, а я впервые за последние годы забываю о существовании телефона и даже вздрагиваю, когда звонит мама и приглашает нас с Лешей на ужин. Он вежливо отказывается, и мы возвращаемся к разговору.

Ему, кстати, никто ни разу не позвонил и не писал, по крайней мере, не заметила, чтобы он держал сотовый в руке.

– Да. Просто убрать шрамы было невозможно. Той, прежней, Риты больше не существует. Переделали полностью. Тебе сложно перестроиться? Многие родственники и знакомые так и не смогли поверить, что это я. Поначалу задавали сложные вопросы из детства, – посмеиваюсь, – половину я завалила, потому что помнить такие мелочи невозможно! И стало еще хуже.

Я снова теряюсь в его серьезных серо-голубых глазах. А еще мне очень сильно хочется рассмешить его по-настоящему, чтобы откинул голову и захохотал вслух, наконец, расслабился. Что там с ним сделали? Что если я спрошу напрямую?