Из-под расстегнутой пятнистой куртки виднелся черный свитер с глухим горлом. На краю стола, справа от него стояла рация «Моторола». К стене привалился автомат с подствольным гранатометом. Временами военный задумывался. Откидывался на спинку кресла и замирал. Светлые глаза чуть поблескивали в свете лампы. Широкая грудь мерно вздымалась от дыхания. В дверь постучались и он очнулся от дум. Быстро собрал документы в стопку и спрятал на нижнюю раскрытую полку низкого шкафчика слева от него. Тщательно закрыл дверцу. Посмотрев на дверь, сказал:
– Войдите!
В проеме показался солдат. Вскинул руку к козырьку фуражки и доложил:
– Разрешите, товарищ полковник? Там к вам фээсбэшники…
Военный за столом махнул рукой:
– Пусти…
Солдат скрылся за дверью, а в кабинет вошли два не высоких офицера в форме без знаков различия. Первый был по виду этакий увалень, полноватый и с добродушным лицом. Второй худощавый, тоненький, словно мальчишка. Но глаза обоих смотрели остро, оценивающе. Полковник сразу заулыбался. Встал из-за стола и шагнул навстречу:
– А-а-а, Стрелок и Медвежонок пожаловали! Проходите, братья! – Крепко стиснул руки гостям: – Присаживайтесь…
Сам вернулся в кресло. Фээсбэшники устроились на стульях напротив. Полковник молчал и ждал, с чем пожаловали гости. Худощавый, по кличке Стрелок, вздохнул:
– Канарис, мы к тебе по делу…
Полковник насторожился. Опершись локтями на стол, он положил на переплетенные пальцы подбородок. Медленно перевел взгляд с лица на лицо. Заметил, что оба мужчины напряжены:
– Слушаю вас…
Фэбсы переглянулись. Снова заговорил Стрелок:
– По нашим данным в город прибыла новая группа боевиков. Задача у них – организовать серию подрывов колонн федеральных сил. С ними иностранец, предположительно немец, являющийся журналистом. Когда появился, точно не знаем. Один из арестованных бандитов говорил про сентябрь, а сейчас уже средина октября. Как ты понимаешь, прибыл неспроста. Вновь хотят раздуть костер вокруг «зверств русских». По нашим данным они находятся на улице Лермонтова, но информация не проверена. Наше начальство на проверку не подписывается, но боится, как бы из этого не вышло чего-нибудь незапланированного. Немцы с нашим президентом сейчас в большой любви. Лермонтова твой район, но за подрыв тебя по головке не погладят…
Канарис усмехнулся:
– Понял я, понял! Ладно, фэбсы, уточняйте адрес. Я отработаю своими силами.
Медвежонок широко улыбнулся, отчего его круглое лицо вообще превратилось в шар и польстил:
– Мы знали, что ты согласишься. Ведь лучше твоих «фей» ночью никто из федералов не работает. Чеченцы вас, как чумы боятся…
Полковник на лесть не клюнул и уже без улыбки сказал:
– Завтра жду адрес.
Попрощавшись, оба фээсбэшника ушли. Полковник достал сложенную карту Грозного и развернув ее на столе, нашел улицу Лермонтова. Долго вглядывался в оранжевые квадратики, прикидывая подходы к каждому дому…
Ислам Чалаев около часа говорил с Грассером в день его приезда в чеченскую столицу, а затем поручил иностранца заботам Аслана Сидаева:
– Гость, посланец Аллаха! Позаботься о нем. Пусть Пауль Грассер почувствует наше гостеприимство. Постарайся выполнить все его пожелания…
Аслан увел Пауля на квартиру по улице Лермонтова. Весь фасад дома был испещрен выбоинами от пуль и осколков. Дома вокруг были разрушены. Столбы электропередач торчали из земли, словно обломанные пальцы. Сидаев сказал, обводя рукой окрестности:
– Вот что русские сделали с нашим городом. Раньше Грозный был очень красивый.
Он остался с Грассером. Вскоре к ним присоединился Беслан Сидаев. Молчаливая женщина в черном платке приготовила постель для немца, сготовила еду, а затем куда-то ушла. Хозяин, чеченец лет сорока с пегой от седины головой, мрачно посмотрел на иностранца и не сказав ни слова ушел в другую комнату. Беслан Сидаев пояснил:
– Брат хозяина служит у федералов, а брат его жены в отряде Умара Лабзулаева в горах…
Грассер выглянул в окно на странные хлопки и голоса – хозяйка выбивала ковер и переговаривалась с другой женщиной. Все выглядело очень мирно, если бы не развалины дома напротив. Он долго наблюдал через стекло за чеченцами и чеченками, идущими по улице. Казалось, что они не замечают руин вокруг.
Немецкий журналист пробыл в Грозном почти три недели. Успел встретиться с основными бандитскими командирами группировок в городе. Взял официальное интервью, а затем долго беседовал с ними уже не официально. Этой ночью боевики впервые взяли его с собой на минирование. Ночью разрушенный город показался Паулю еще более жутким. В Грозном, как в фильмах ужасов, не горел ни один фонарь. Лишь из пробитых труб вырывалось голубовато-красное пламя горевшего газа. Он здесь был дармовой и люди использовали его для освещения улиц и обогрева квартир. Огонь казался зловещим. Немец уже знал, что электрифицирован был только центральный район города, да и то один квартал. У федералов для освещения работали генераторы.
Он крался среди развалин и многоэтажек вслед за боевиками. Каждый шаг давался с трудом. Грассер боялся наступить на мину, хотя чеченцы и уверяли его в безопасности прохода. Часто встречались настоящие сплетения из перекрученной взрывами арматуры. И тогда он шел еще осторожнее, боясь зацепиться и вызвать шум. Тщательно оберегал сумку с кинокамерой от случайных ударов. Впереди и сзади шли люди одетые в гражданку. Их было пять. У каждого имелся в руках автомат. У Грассера оружия не было, зато он был одет в новенький камуфляж, а его светлые волосы надежно прикрывала черная шапочка.
Впереди остановились. Самый крайний боевик тронул Пауля рукой за плечо. Когда журналист среагировал, указал вперед. Сидаев подзывал его к себе. Грассер осторожно обошел двух стоявших впереди чеченцев и подошел к Аслану. Тот указал рукой на широкую дорогу впереди:
– Это улица Первомайская. По ней каждое утро идет инженерная разведка русских. Сейчас мы установим фугас, а утром ты снимешь вон с той высотки, как они подорвутся. Это месть за смерть наших товарищей, погибших в горах при обстреле русской артиллерии…
Паулю показалось немного странным то обстоятельство, что они мстят саперам, а не артиллеристам, но он ничего не сказал…
Утро оказалось холодным. Всю ночь пришлось провести в полуразбитом доме. Аслан объяснил, что утром будет роса и любой след станет заметным. Журналист пожалел, что боевик не сказал ему этого раньше и он не захватил свитер. Грассер основательно продрог. Посиневшие от холода губы дрожали. Руки и ноги замерзли. Аслан приволок ему откуда-то обрывок ковра и накинул на плечи. Сам он укрываться не стал. Чеченцы сидели в комнате рядом на разбитой мебели и вовсе не казались замерзшими. Пауль понял, что они к таким перепадам температур привыкли.
Немного согревшись, он начал сонно ежиться и зевать, сидя на балконе полуразрушенного дома. Здесь находился полуразбитый шкаф, старое продавленное кресло и много мусора. Среди этого разгрома немец еще ночью оборудовал отличную позицию для установки кинокамеры. Ее фактически невозможно было заметить снизу, зато она смотрела точно на место закладки фугаса. Грассер смотрел вниз, наблюдая, как солнечные лучи медленно показались на востоке и серое утро начало отступать под его живительным светом. Роса действительно была обильной.
Показался край солнца и каждая капля нестерпимо сверкала под лучами, слепя глаза и от этого природа, уже основательно тронутая рукой осени, казалась нарядной, словно новогодняя елка. Да и руины в солнечном свете уже не казались мрачными.
В шесть ноль-ноль из-за поворота показался русский БТР. На балкон тотчас выполз Сидаев и протянул немцу бинокль. Урча мотором, машина тихо двигалась посредине улицы. Впереди медленно шли саперы со щупами, обмениваясь жестами. Когда русские приблизились к мусорной куче метров на двести, журналист включил камеру. БТР и люди медленно двигались вперед. Камера бесстрастно снимала. До места установки фугаса оставалось метров пятьдесят. Боевики за спиной Грассера застыли. У Аслана в руках появился пульт с моргающей красной точкой. Смуглый тонкий палец застыл над кнопкой. Сидаев не моргая следил за саперами. Тихо шепнул Паулю:
