– Мы звоним в двери, которые ближе к лифту, а это неинтересно, – говорит она. – Надо выбирать самую дальнюю.

– Наоборот, из ближней могут выскочить и сразу запрыгнуть к нам в лифт, – возражает Женя.

– Тогда, может, лучше по лестнице убегать?

– На лестнице легче догнать.

Я всякий раз боюсь, что дверь откроют раньше, чем мы сможем уехать, но всё обходится. Слушая в свой адрес ругань, мы задыхаемся от беззвучного смеха и в то же время дрожим от страха с головы до ног.

На шестом этаже случается непредвиденное: пока мы звоним, лифт кто-то вызывает с другого этажа, а обитатели квартиры, судя по звуках, уже вовсю отпирают замки.

– По лестнице, – задыхаясь, командует Люба и бросается бежать. Нас много, а я нахожусь дальше остальных от лестницы. Дверь распахивается, и в какой-то момент уже начинаю думать, что меня сейчас схватят, но этого не происходит.

– Куда? – выбегая из подъезда, спрашивает Люба.

– Слушай, – пытаясь отдышаться, смотрит вдруг на Любу Женя, – а где твои пакеты с подарками?

Люба в испуге разевает рот и машинально проводит рукой по воздуху.

– Не знаю, – лепечет она.

Повисает долгое молчание.

– В любом случае, бегали мы без пакетов всё это время – иначе почувствовали бы, что они мешают, – деловито уточняет Женя.

– Значит, они уже давно неизвестно где, – шепчет Люба.

– На скамейке? – неуверенно говорю я.

Растерянные, мы идём в сторону скамейки, на которой отдыхали после именинного пиршества, – но надежды почти нет. Какие-нибудь мальчишки, увидев бесхозные подарочные пакеты, десять раз уже могли залезть внутрь, раздербанить всё, разбросать, а то и вовсе уволочь с собой для понятных только им целей.

Возле скамейки действительно стоит мальчишка, довольно-таки неряшливого вида – но пакетов там нет. В руках мальчишки – одна-единственная косметичка ярко-розового цвета, содержимое которой он сосредоточенно изучает. Затем засовывает пальцы в рот и громко свистит.

– Пацаны! – вопит он. – Гляньте, чё я нашёл!

– Моя косметичка, – ахает Люба и кидается к мальчишке.

Тот ловко вскидывает руку в последний момент, и Люба остаётся ни с чем.

К нам бегут ещё трое пацанов примерно нашего возраста.

– Чё там? – нахально вопрошает самый высокий и самый оборванный из них.

– Та-ак, посмотрим, – говорит первый, с издевательским видом вытаскивая из косметички палетку теней. – Тени, – под улюлюканье дружков комментирует он высоким голосом, подражая женщине. – Может, накраситься? Ох, а это что? Блеск «Сладкие губки», – зачитывает он, и остальные мальчишки уже стонут от смеха – мерзко, с повизгиванием.

Люба, улучив момент, кидается на него сверху и начинает лупасить.

– Отдай, моё! – кричит она.

– А-а-а! – душераздирающе орёт пацан. – Убивают! – но косметичку не отдаёт.

– А ну, гад, говори, куда мои пакеты дел? – вопрошает Люба, осыпая его градом ударов.

Он меняет тактику и начинает делать вид, будто это доставляет ему удовольствие.

– О да… ещё… ещё… вот так, – с придыханием говорит он, пока она его колотит. И вдруг, поворачиваясь к ней, совсем другим тоном спрашивает: – Чего? Какие ещё пакеты?

– Тут они лежали, – в ярости отвечает Люба.

– Люба!

В изумлении мы смотрим, как из машины, припарковавшейся неподалёку, выходит светловолосая женщина лет сорока и стремительно направляется к нам. Это мама Любы, и она изумлена не меньше. Представьте, мы в компании каких-то непонятных мальчишек, а один из них гарцует, пытаясь стряхнуть с себя Любу.

– Дочь! Ты что, совсем офонарела?

– Я нечаянно оставила тут пакеты, а он взял их! – кричит Люба.

– Не брал я никаких пакетов!

– Погоди, Люба, – вмешивается Женя, – эта скамейка слишком маленькая, еле вмещает четверых человек, а на землю ты бы пакеты ставить не стала – и, значит, не выпустила бы их из поля зрения.

– О каких пакетах идёт речь? – сухо спрашивает Любина мама, и нам приходится объяснить ей. К нашему удивлению, Ирина Дмитриевна не торопится с обвинениями.

– Может, мальчик и прав, – говорит она – за её спиной ребята под шумок смываются, – ты ведь могла попросту оставить свои подарки в пиццерии.

– А косметичка моя тогда почему здесь?

– А ты её не могла в кармане куртки нести?

– Могла, – помедлив, признаёт Люба.

– Так вот, наверное, потому она лежит здесь, что ты не следишь за своими вещами, оставляешь их повсюду. Так что нечего перекладывать с больной головы на здоровую. А на звонки почему не отвечаешь?

– Не заметила, – потупилась Люба. – А ты как здесь оказалась?

– Мы с Вадимом всё равно мимо проезжали – надеялись вас захватить. А припарковались здесь, за пиццерией, потому что возле входа мест нет.

– Можно я пойду спрошу, не находили ли там пакеты? – умоляюще смотрит на неё Люба.

– Иди, хотя вряд ли можно на что-то надеяться в такой ситуации. – Губы у её мамы тонкие, явно сердится.

В пиццерии, стоит заговорить о пакетах, добродушного вида толстушка, стоящая возле витрины с десертами, расплывается в улыбке и направляет нас к охраннику. Тот говорит, что оставлять пакеты в общественных местах – плохая привычка.

– Хорошо ещё, они бумажные, видно, что в них там лежит – и женщина, сидевшая рядом, сказала, что это девчушки какие-то забыли. Мы ещё запись с камеры видеонаблюдения посмотрели на всякий случай.

– Понятно, извините! Спасибо вам большое! Больше не будем, – пищим мы, прощаясь.

– Ну, вот видишь, – встречая нас возле машины, ворчит Любина мама. – Следить надо за своими вещами, а не обвинять посторонних людей.

Праздник окончен.

Глава 11

На следующий день у меня портятся отношения с бабушкой. Всплывают кое-какие подробности вчерашнего дня, о которых мне, разумеется, не пришло бы в голову рассказывать ей. Но бабушку навестила знакомая, подруга которой живёт в Лунино и знает меня, а также Наташу, лично.

Даже страшно подумать, что бывает, когда нарываешься на некоторых взрослых. Одним всё равно, а другие словно и живут-то для того, чтобы уличить тебя в какой-нибудь гадости и тут же наябедничать старшим.

Асия Михайловна как раз из таких. Выкладывая все подробности про то, как мы размалеванные бегали по Лунино и звонили в квартиры, прямо дрожит вся, такое удовольствие ей это доставляет. Мама говорит, людям гораздо больше нравится сообщать дурные вести, чем хорошие, и это точно про Асию Михайловну. Не верю, что она полна благих намерений.

– Размалёванные? – в недоумении спрашивает бабушка.

Она не хочет верить, ведь я ушла из дома в «нормальном» виде. Она ждёт, что я начну говорить, что это не так. Но не могу ведь я утверждать, будто того, о чём рассказывает Асия Михайловна, не было. Это было. Только… только… я не нахожу слов.

– Раньше такого с Мариной никогда не было, – с потерянным видом говорит бабушка.

– Лучше бы вы жили и дальше на своей ферме, – прежде чем уйти, важно качает головой Асия Михайловна. – Там, где город – всегда разврат.

Из-за всего бабушка в таком расстройстве, что, попрощавшись с Асией Михайловной, смотрит на меня и не знает что сказать.

– Ты… ты… – Наконец, она собирается с мыслями и неожиданно заявляет: – Распустилась совсем! И… и… знаешь что? Взяться за тебя некому! – Затем, не глядя больше на меня, уходит на кухню.

– Маме сама звони, – бросает она напоследок.

Но я пока не могу звонить маме – ухожу к себе в комнату и сажусь за уроки. Лицо всё горит. А время тянется очень медленно.

Сделав уроки, я, чтобы хоть как-то искупить свою вину, начинаю прибираться в комнате. Бабушка, к тому времени успевшая переместиться в большую комнату, видит, как я с ведром и тряпкой иду в туалет, но не смягчается.

Косясь на неё, начинаю протирать пыль в большой комнате.

– Подмети тогда уж заодно, – равнодушно роняет бабушка, даже не глядя в мою сторону.

Я подметаю пол во всей квартире. Пылесос сломался на прошлой неделе.