Я рассмеялась. Ну надо же! Отделяю себя от своего организма! Вот так и наступает шизофрения…
Я смеялась и смеялась, пока смех не перешел в слезы, невозможно удивившие меня.
Я остановилась, с недоумением стерла со щек влагу, посмотрела на пальцы.
– Тань, ну сколько тебя ждать! – Юрка ввалился бесцеремонно, громко отчитывая меня за задержку.
Я перевела взгляд на него и опять засмеялась. Так и сидела, смеясь, а по щекам текли слезы.
Юрка, не на шутку перепугавшись, запрыгал вокруг меня, как кузнечик, попеременно предлагая то таблеточку, то водичку, то врача, то домой, то полежать, то подышать, то выпить.
Наконец, я угомонилась. И то только тогда, когда он просто уселся на стул и, усадив меня на колени, обнял и прижал к себе.
– Тань, ну что ты, – тихо шептал он, шевеля теплым дыханием пряди волос у виска, – ну что за истерика? Напугала меня… Давай, знаешь, хрен с ним, институтом… Посиди дома, на больничном. А хочешь, совсем уволься.
– Конечно… На что я жить буду… Квартиру снимать… – Всхлипывая, прогундосила я.
– Ко мне переезжай, давно уже говорю, поживешь, выдохнешь… А потом другую работу найдем…
Ну конечно… Сначала к нему переедь, а потом – раз! – и Таня замужем. И вся семья счастлива, все довольны, больше всех новоиспеченный муж… А потом, глядишь, еще и ребенка родить уговорит. Чтоб прабабушка дождалась праправнука…
Нет уж. Я сама как-нибудь. Да и ему надо бы уже во всем честно признаться, хватит родню за нос водить.
Но это так, во мне позднее воинственное зажигание проснулось. И направилось не на того, на кого следует.
Надо было с таким настроем наглеца этого длиннорукого лупить.
А то, что это такое – два раза папкой по дурной крепкой башке!
Я не стала признаваться Юрику в том, что произошло. А то с него станется пойти разбираться. Побьют еще. Нет, мой друг, конечно, сам не промах, а уж смелости на десятерых хватит, но лучше не провоцировать.
К тому же, не беспомощная я овечка.
Разберусь сама со всякими наглыми студентами, с крепкими руками и нахальными глазами.
Глава 6
Как я и предполагала, старшекурсники не сильно напрягались муками выбора.
Большая часть, особо не мудрствуя, указала одним из любимых стихотворений "Облако в штанах".
Дзагоев вообще отмолчался, из-за чего я с огромным удовольствием поставила ему неуд. Впечатления это никакого не произвело, как уставился на меня своими черными глазами, так и не отвел взгляда.
Брррр… Пугает…
Зато удивил Шатров, который вышел к кафедре и зачитал доклад по Маяковскому. Причем чувствовалось, что в самом деле готовился, искал материал, а не просто скачал статью в интернете.
Я удивилась, если честно. Ждала какого-то подвоха, разглядывала немного припухшую физиономию с подсохшей ссадиной на нижней губе.
Но нет. Глеб рассказывал практически по памяти, очень артистично, заражая всех своим энтузиазмом. Короче говоря, я прониклась. Да и остальные тоже.
Какое-то время после окончания доклада группа ошарашенно молчала, а затем робкий голос с задних рядов уточнил:
– Я не понял, так он что, в тюрьме сидел? В шестнадцать?
– Ты чем слушал? – Глеб повернулся, зорко выискивая спрашивающего, – я же сказал.
– Да, совершенно верно, – добавила я, немного досадуя, что из всего обширного материала студентов удивило и зацепило именно это, – причем, он не просто сидел в тюрьме, но и в шестнадцать лет был старостой камеры. То есть, заслужил уважение более опытных сокамерников, сидящих вместе с ним по различным "политическим" статьям. Это уже очень яркая характеристика личности поэта. Кстати, Глеб, а какое из его произведений вам понравилось больше всего?
Честно говоря, была у меня небольшая подленькая мыслишка, подловить его. Все же разозлил меня позавчерашним происшествием. И губы искусанные до сих пор побаливали. Поэтому не сдержалась, каюсь.
Думала, тоже "Облако в штанах" назовет.
Но Глеб меня опять удивил. Он повернулся ко мне и улыбнулся, словно понимая мои истинные мотивы.
– Мне больше всего понравилось "Лиличка!".
Я заинтересовалась:
– Поясните свой выбор.
Глеб помолчал, переглянулся с Дзагоевым, который по-прежнему не сводил с меня темных разбойных глаз, и сказал, спокойно и с расстановкой:
– Сложно сказать. Наверно, это просто настроение сейчас такое. Момент. Как-то совпало. Зацепило. Особенно строки про "надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа"…
Все это он говорил, не отводя от меня глаз. Серьезных таких. Ни грамма смеха, даже в глубине зрачков. А процитировал вообще так, словно это не строки Маяковского, а…
Нет, не буду даже думать об этом.
Я закрыла невольно приоткрытый в удивлении рот, отвернулась, не выдерживая его взгляда.
– Спасибо, Глеб. Очень хорошая подготовка. Садитесь.
Он еще одну, очень долгую секунду смотрел на меня, а затем пошел к своему месту, по пути превращаясь обратно в привычно-развязного рубаху-парня. Дал пять кому-то, отшутился, посмеялся. Я же все это время сидела, делая вид, что занята подготовкой к дальнейшей лекции, и приводя мысли в порядок.
Как ни странно, оставшееся от занятия время прошло очень хорошо.
Студенты были не равнодушны, и, рассказывая об особенностях позднего периода лирики Маяковского и приводя примеры, я постоянно видела заинтересованные взгляды и искренность в лицах. Я невозможно воодушевилась, увлеклась, вспоминая какие-то вещи, в свое время зацепившие меня, заставившие пристальнее изучить эту тему, которые, наверно, детям на уроке не стоит рассказывать, но в аудитории сидели не дети, и все воспринималось так, как надо. И, похоже, я сумела наконец-то заразить своей увлеченностью студентов, потому что эмоциональная отдача, получаемая от них, была очень ощутима. Закончилась лекция, а мы еще минут пять обсуждали особенности отношений Маяковского и его музы, не приходя к единому мнению.
Затем студенты стали собираться, а я начала складывать конспекты. Настроение было приподнятым, как всегда бывает, когда достигаешь успеха в каком-то деле.
Мне, несмотря на небольшой опыт в преподавании, уже было знакомо это потрясающее ощущение хорошо и удачно проведенного урока, удовольствие от завершения трудной работы. Но на новом месте это было впервые. И неожиданно. И от того еще более невероятно.
Я ждала, когда студенты выйдут, чтоб сесть и наконец-то выдохнуть, смакуя в голове самые удачные моменты урока и анализируя его, потому что надо же закрепить этот успех! Выяснить, что именно я сегодня сделала правильно.
– Татьяна Викторовна!
Ого! Дежавю… Где там моя боевая папка?
Глеб проследил за выходящими однокурсниками, повернулся, поймал мой тоскливый взгляд, устремленный туда же, усмехнулся грустно.
– Татьяна Викторовна, я хотел извиниться…
Да неужели!
Я стояла, предусмотрительно выставив перед собой папку, и удивленно слушала вполне искренние извинения.
Глеб выглядел раскаявшимся, смотрел прямо в глаза, расстояние нагло не сокращал. Может, и в самом деле, сожалеет?
