Ну вот надо, время пришло.
Я не особо видная, он спокойный и дружелюбный. Обратил на меня внимание, пригласил на свидание.
Почему бы и нет?
И так стало противно от этого осознания.
А я еще как раз "Белые ночи" Достоевского перечитывала, ну и наложилось одно на другое.
С Антоном я порвала, погрузилась еще больше в учебу и работу, даже Юрика нафиг послала.
Он, кстати, возбудился невозможно как.
Прыгал вокруг меня пару месяцев, пока я не пришла в себя и не решила, что хватит плыть по накатанной и реагировать на обстоятельства, вместо того, чтоб их менять.
Ну вот и поменяла. Молодец.
Отлично получилось.
Поняв, что поработать мне сегодня уже не светит, я засобиралась домой.
Возле раздевалок спортзала на первом этаже споткнулась и выронила сумку, ручки и карандаши раскатились по всему полу.
Одна упала аж к дверям, разделяющим предбанник спортзала и вестибюль.
Нагнулась поднять и услышала разговор на повышенных тонах. Двое парней о чем-то горячо спорили, ругались даже.
Помимо воли, прислушалась.
– Дав, ты, блин, или говори уже окончательно, или заткнись и не мешай мне.
– Я тебе уже все сказал.
О как! Да это же мои друзья из физкультурного отделения! Их голоса я узнаю из всех остальных легко.
Тихий, злой и агрессивный, такой же, как и его хозяин, с акцентированными окончаниями, словно, как в спорте, четко завершает движение. Добивает. Это Глеб Шатров.
Низкий, рычащий, с легким, едва уловимым акцентом, растягивающим гласные, и от этого кажущийся невозможно опасным, тягучий и тяжелый. Это Давид Дзагоев.
– Что ты мне сказал, чурка ты с глазами!
О Боже, да они же подерутся сейчас! Из-за чего? Что не поделили?
– Не груби.
По ощущениям, Давид сейчас просто протянет мощную лапу и ухватит напрыгивающего на него, как пес, Глеба за шею. И сдавит. Но это, конечно, если поймает верткого парня.
Я замерла, словно наяву увидев эту сцену, и не зная, что мне делать.
Может, на помощь позвать?
Вмешиваться глупо, разотрут, как пылинку, между собой.
И не заметят.
– Да я еще и не начинал! Ты чего хочешь, Дава? Чего?
– Того же, чего и ты. Сам знаешь.
Каждое слово, как камень. Тяжелое, увесистое. Наверно, руки показательно опустил. Чтоб безобидней казаться. Хотя, конечно, этот медведь не может выглядеть безобидно. Иллюзия все. Обман.
– Но я же первый ее увидел! Дав! Не по-братски, а?
– И что? Ты сделал хоть что-то?
– Но я же…
– Пока ты соберешься, она замуж выйдет и ребенка родит.
– Нихера!
– Ты мотаешься, как говно, играешь все. А время уходит. Я долго ждал.
– Дава! Не лезь, слышишь! Не лезь! Только попробуй!
– И что будет?
– Дав. Ты же брат мне. Ты мне жизнь спас. А я тебе. Помнишь?
Молчание.
Я неловко пошевелила затекшей от неудобного положения ногой. Надо бы уйти. Они явно делят женщину, выясняют отношения. Глупо будет, если меня застукают за подслушиванием.
Я тихонько подобрала ручку, поднялась.
Надо же, значит друзьям понравилась одна и та же девушка!
Кто же их так зацепил?
Интересно было бы поглядеть…
– Да, – наконец, веско уронил Давид, – мы – братья. Мы не будем ругаться из-за женщины. Но решать надо. И с этим ее мужиком мажористым тоже надо решать.
– Да, это точно… – тихо протянул Глеб, и голос его резанул, как нож по железу, опасно и остро, – как представлю, что он ее трахает… Так бы и затолкал ему очки эти его пидорские в жопу.
– Жаль, что он у нас не ведет ничего.
– Жаль.
Я замерла возле двери, застыла, осознавая. Отказываясь верить, принимать очевидное. Очки, преподаватель, жених.
Они что, МЕНЯ делят??? МЕНЯ???
– Слышь, Дав, а давай игру. Кто первым забьет, тот и забирает.
Молчание, сопение.
– До трех попаданий.
– Идет. Пошли.
Голоса удалялись по направлению к спортзалу, а я все еще стояла столбом, отказываясь верить в услышанное.
Только что, практически прямо на моих глазах, меня обсуждали и делили двое моих студентов. Причем, делили, как нечто неодушевленное.
Складывалось полное ощущение, что от моего желания здесь вообще ничего не зависело. Что не важны мои обстоятельства, наличие жениха, предполагаемая многими скорая свадьба (тьфу-тьфу, упаси Господи), или еще что-либо.
Словно я… Ну, не знаю… Кобыла племенная.
Спорили, выясняли, решали.
И в итоге просто подкинули монету.
Ну, или, как в их случае, разыграли партию в баскетбол.
Я повернулась и пошла на улицу, не желая досматривать отвратительную сцену до конца и дожидаться, кто же выиграет меня.
Цинизм происходящего зашкаливал.
Уж на что я спокойная и прагматичная, но эта ситуация…
Я на автомате вызвала такси, не имея сил ехать на метро, бухнулась на заднее сиденье, бездумно уставилась в окно.
Да, неприятно быть вещью. Пусть и достаточно ценной, но все же.
Захотелось почему-то заплакать. Мысленно набила себя по щекам за такую слабость.
Плакала я в последний раз в детском доме, в десять лет, глядя, как моя мать, навещавшая меня раз в год, на Восьмое марта почему-то, уходит под ручку со своим потасканным кавалером, которого она приводила знакомить со мной, изображая из себя любящую родительницу.
Я тогда смотрела ей вслед, слезы текли по щекам, но рыданий не было. В тот раз я отчетливо поняла ситуацию. Раз и навсегда. Проводила взглядом пошатывающуюся парочку, вытерла мокрые щеки и пошла читать Максима Горького, которого нам задали по литературе. И все.
И теперь, почувствовав давно уже забытое ощущение рези в глазах, я яростно проморгалась и выдохнула.
Нет уж.
Вообще, моя реакция непонятна.
Ну кто-то там что-то себе воображает.
Делят они меня.
Смешно!
Думают, я кукла с глазами?
Только помани – и побегу?
Ну что же, значит, будет им сюрприз.
Большой такой сюрприз.
Неприятный.
Глава 5
– Татьяна Викторовна!
Я обернулась на голос, положив уже собранные конспекты лекции обратно на стол. Глеб. Ну, что же. Понятно теперь, кто забил решающий мяч.
Я посмотрела на выходивших из аудитории студентов, встретилась взглядом с Давидом, задержавшимся в дверях.
Невольно вздрогнув от выражения острого сожаления в черных страшных глазах, отвернулась, собираясь с силами.
Поделили, значит, меня мальчики. Заигрались.
– Я слушаю вас, Шатров.
Я надеялась, что голос мой звучал достаточно отстраненно.
