По дороге в Севастополь или обратно мы иногда заезжали в домик музей Александра Степановича Грина и встречали его жену – Нину Николаевну Грин. Обе эти женщины, и Ланская и Грин, несмотря на свой возраст, а им было далеко за шестьдесят, обладали удивительной жаждой жизни, искрящимся чувством юмора. Однажды мы удостоились чести принимать у себя в гостях Нину Николаевну. По случаю ее приезда мы с мамой нарисовали на стене веранды нашего дома парусник с алыми парусами, ниже которого она, растрогавшись, поставила свой автограф. Перемещения Нины Николаевны были под пристальным взором КГБ, так как она отсидела 10 лет в сталинских лагерях – тогда многие сидели… Согласно ее завещанию, ее пытались похоронить рядом с мужем, на старокрымском кладбище, но это запретили под разными нелепыми предлогами. По этому поводу так называемые «диссиденты» обращались к председателю Союза писателей СССР Тихонову, на что он ответил: «Какая разница, кого где похоронили!». А к нам наведались агенты КГБ и долго расспрашивали: о чем это таком мы говорили с такими неблагонадежными людьми? И не давали ли они нам запрещенную литературу типа «Доктора Живаго» Пастернака? Много позже, встретившись с новозеландцами, я узнал от них про существование знаменитого одноименного фильма. Они очень удивлялись, что я не видел этого фильма. Не говоря уже о романе. Но это было уже в 1978 году…

Это же ведомство, КГБ, занималось делом ученого украинца по фамилии Плахтий с биостанции, у которого, как принято сейчас говорить, «поехала крыша». Он стал писать письма в разные инстанции: «Пуститэ менэ за границю, бо Ленин був за границей, а я нэ був – не то я сделаю знамя революцыи ще красней…». Его увозили, проверяли, признавали «социально не опасным» и отпускали. Позже, заточив две отвертки, он, придя в кабинет директора биостанции, пробил ему голову и грудь в нескольких местах[17], его увезли в неизвестном направлении, и тихий поселочек вздохнул спокойно… Но несмотря на тихий внешне, сонный вид поселения, страсти тут всегда кипели нешуточные: романы, интриги (кое-кто вешался, увозили чужих жен и лаборанток). Один из сотрудников, бросив жену с двумя мальчишками-близнецами, сбежал на Севан, другой почему-то решил, что у него рак, и неожиданно повесился. Местные плейбои, приезжающие на танцы на красных чешских мотоциклах «Ява», что считалось высшим шиком, «ухлестывали» за белокурыми «отдыхайками» из Прибалтики. Такой мотоцикл был и у моего первого учителя биологии – Валерия Владимировича Трусевича, который был предметом жгучей зависти местных «безлошадных» пацанов!

Несмотря на то что Крым был «Меккой» для интеллигенции, учиться тогда где-либо в Крыму в высшем учебном заведении было практически невозможно. И перед нами встала дилемма – куда переехать, чтобы я смог пойти учиться, – в Петрозаводск или Хабаровск. Мама слетала в Карелию, но Петрозаводск ей почему-то не понравился. Я до сих пор задумываюсь, как бы сложилась моя судьба, если бы она выбрала Карелию? Или если бы мы с мамой приняли предложение академика Эмануэля помочь мне с поступлением в МГУ на биохимию? Но все случилось, как случилось. И я рад, что жизнь подбросила мне немало возможностей попробовать и увидеть многое, о чем я и хочу поведать вам, дорогие мои читатели!

В 1969 г., когда самолет подлетал к Хабаровску, я ожидал увидеть город посредине девственной тайги, ради которой, собственно, мы и летели на Дальний Восток. Однако когда самолет заходил на посадку, я увидел массу распаханных земель, дома, дороги… Я завопил со всей силой юного максимализма: «Куда меня привезли? Где тайга, о которой я столько читал у Арсеньева?! Вернемся обратно, нас обманули!». Меня не утешил даже величественный вид одной из красивейших рек – Амура. Скандал продолжался и в аэропорту, пока встречавшие меня товарищи моей мамы не убедили меня, что самолет залетал «не с той стороны и тайга все же есть, и тигры в ней бродят»…

Хабаровский Комплексный НИИ, где работала моя мама, был сосредоточением массы интересных людей – биологов, экологов, геологов и т. п. В то время возглавлял институт академик А.С. Хоментовский, долговязый как удочка, с абсолютно лысой, как яйцо, головой, пользующийся бешеной популярностью у дам за свой экзотический вид и старомодную галантность. Потом ХабКНИИ возглавляли не менее известные люди – академик Ю.А. Косыгин (которого во время его первого появления в институте бабушки вахтерши приняли за однофамильца бывшего премьер-министра), Б.Н. Воронов, о котором речь впереди…

Впервые я попал в тайгу, когда после 9-го класса мама взяла меня в Большехехцирский заповедник. Наша база была недалеко от того места, где, по слухам, погиб проводник В.К. Арсеньева – Дерсу Узала, о котором так тепло он писал и о котором снял фильм замечательный кинорежиссер Акира Куросава. От этой экспедиции осталось несколько воспоминаний: чавкающий под сапогами мох болота, комары и клещи, которые почему-то гораздо больше полюбили мою маму, чем меня. Накомарники – сетки, которые надевались на голову, чтобы спастись от кровососущих, алчущих насекомых, при изнуряющей жаре мешали дышать, так называемые «энцефалитки», куртки из плотной ткани, пропитывались потом. В заповедник вела дорога, по которой, видимо, возили радиоактивные отходы, так как машины со знаком радиоактивности сновали мимо шлагбаума с таким же знаком. И никто не спрашивал об этом – не принято: государство и компартия знают, что делают! В соседней деревне с милым названием Чирки я подружился с сельской белокурой девочкой, которая мне очень понравилась. Ей, видимо, я тоже нравился, но она строго мне говорила, когда я к ней приближался ближе, чем на полметра: «Отскечь от меня…». Гораздо более свободные нравы исповедовала ее подружка с редким именем Акулина. Она гуляла с солдатами местного гарнизона, которые, неблагодарные, написали на остановке автобуса: «Акулина – вшивый бок, титек нет, один пупок»… Романтики, которой я ожидал после книг Арсеньева, я там не встретил, зверья практически не видел… Попал я в этот заповедник еще пару раз много позже, лет через 30, когда уже работал во Всемирном фонде дикой природы (World Wildlife Fund или Worldwide Fund for Nature – WWF).

В следующую экспедицию я поехал с геологами, когда провалился при первом поступлении в Дальневосточный университет (ДВГУ) во Владивостоке. Мама пристроила меня рабочим в Дальневосточное геологоуправление, в музей минералов. Там я тихо перетаскивал друзы и куски минералов (особенно меня впечатлил гигантский черный кристалл мориона размером с человеческую голову). Остались в памяти беседы «за жизнь» с отставным главным геологом управления, Львом Борисовичем Кривицким. Это был человек с лицом и седой гривой льва, чем полностью оправдывал свое имя! Он, помню, сильно расстраивался, что его дочь вышла замуж и поменяла фамилию на «мужнину» – Глушаков, тем более, что она родила сына и назвала его Ярослав. Лев Борисович ворчал:

«Ну ладно, был бы он Ярослав Кривицкий, или Ярослав Мудрый, а если на всю жизнь он так и останется “глушаковым”?».

Здесь я увидел объявление о том, что производится набор в Египет маршрутных рабочих для нефтедобычи, и решил ринуться на дальнейшие поиски романтики. Если бы мама запретила мне это – я бы непременно поехал! Но она мудро предложила мне подумать, сказала, что прежде нужно выучиться, а потом весь мир будет открыт. И я решил сделать еще одну попытку и в 1971 году поступил на биолого-почвенный факультет ДВГУ[18].

На первом курсе я поехал по старой памяти «в поля» с геологической экспедицией, искать старые русла Амура. Руководил экспедицией однорукий геолог В.Н. Сохин. С ним было несколько студентов Комсомольского-на-Амуре пединститута и один – из МГУ, по имени Давид, с курчавой бородой (которому Сохин отказался в конце практики дать характеристику за антисоветские высказывания). Группа ребят из Комсомольска включала в себя молодых супругов Гловацких, поэта Александра Горбунова, (который у костра читал нам свои стихи, пел песни под гитару) и еще одну девушку.