Во время одного из моих шестимесячных рейсов на мощном траулере «Мыс Бабушкина», практически без заходов в наши и иностранные порты (мы только брали воду в бухте Русской с ее удивительными снежниками на Камчатке), мы работали на свале глубин у берегов Японии и в районе подводного Императорского хребта. Рейс был тяжелый как по погодным условиям, так и по психологической атмосфере, царившей на борту. Для понимания, ситуацию хорошо отражает один из любимых мною анекдотов:

Мужчина все время ходил в один и тот же общественный туалет в центре города, и там постоянно работала уборщица – баба Маня. А потом она исчезла. А через некоторое время он обнаружил ее в другом туалете, на отшибе.

– Баба Маня, ты что тут делаешь? Почему тут?

– Пришлось уйти, милок – там такие интриги, такие интриги!

К концу рейса количество доносов, разборок, склок достигло внушительных пределов. Я жил в каюте с приятелем, который в конце рейса стал почти моим врагом после того, как выбросил мои научные материалы – маленькие пенициллиновые бутылочки с неописанными еще наукой личинками креветок – за борт. И все потому, что они мешали ему вести заготовки «для дома, для семьи» печени трески, которую многие закатывали в большие стеклянные банки! Не способствовал дружеским отношениям и наш конфликт по поводу климата в каюте. Он включал обогрев на ночь «на всю катушку», укрываясь с головой. Я, одурев от жары, ночью вставал и выключал отопление и открывал иллюминатор, утром обнаруживал задраенный наглухо иллюминатор, включенную печку и товарища, накрытого с головой верблюжьим одеялом.

Но самый продолжительный и глубокий конфликт существовал между старшим гидрологом Костей и химиком Тамарой. Костя, нужно отдать ему должное, весь рейс обращался к ней сугубо официально, на «Вы», на что обычно следовало что-нибудь истеричное, типа: «А мне на тебя насрать, ты говно, говно!» И это притом, что, как говорила сама Тамара, в ее семье слова, написанные на нотах: «Играть темпераментно» считались верхом неприличия. Я, решив пошутить, подсунул Тамаре ранние довольно вольные стихи лауреата ленинской премии Мариэтты Шагинян[34], выдав их за свои: «Мужчина – откуда вышел – туда всю жизнь стремится…». И когда она погналась за мной со сковородкой в руке (черт его знает – где она ее взяла!), еле убедил ее, что «эта пошлятина» написана не мной, показав красную с золотым тиснением книгу из судовой библиотеки[35]. В течение этого и последующего рейсов на борту НПС «Геракл» мы проводили траления на глубинах до 1300 метров у Японии, Курильских островов и в центральной части Охотского моря. Поражали размерами гигантские ветки гидроидных кораллов, целые леса которых росли на склонах подводных гор, и золотистые и красные глубоководные креветки и крабы, доставаемые тралом со дна. Так как я занимался изучением именно крабов и креветок, мне приходилось иногда с боем забирать их у траловой палубной команды, которые считали их своей законной добычей. Уговоры, что после биоанализа я их верну, не всегда действовали.

Один раз мне пришлось идти на «шкерочный[36]» нож горячего младшего тралмастера, с упорством ученого фанатика пытаясь произвести биологический анализ крупного глубоководного «золотого королевского» (равношипого) краба!

Но вернемся к такой категории, как ученые рыбохозяйственных НИИ, будь это ТИНРОвцы (от аббревиатуры ТИНРО – Тихоокеанского НИИ рыбного хозяйства и океанографии), ВНИРОвцы или ПИНРОвцы (Всероссийского и Полярного НИИ рыбного хозяйства и океанографии, соответственно). Мне, конечно, наиболее близки и знакомы ТИНРОвцы, как выразился мой коллега – океанолог Андрей Тишанинов (пишущий замечательные эссе – я такие писать не умею!): «Бывших ТИНРОвцев не бывает»! Я уже частично писал об их гусарстве, хозяйственности, своеобразном юморе, иногда напоминающем юмор висельника, ведь в море вкалывать приходилось по 18 часов в сутки – 8 часов на вахте как ученый, потом подвахта – в рыбцеху или «на перегрузе» (фото 9). Взять, например, «добытчика» – специалиста по орудиям лова Геннадия Адуева, который позднее учился со мной в Севастополе на «гидронавта». Он как-то рассказал, что каким-то образом оказался руководителем советской делегации в США, где, изрядно поддав, представлялся американцам как «бич» (бывший интеллигентный человек) со Второй речки Владивостока». При всем при том, из Севастополя он увозил полный чемодан книг, которые он искал на книжных развалах – пил он много, но и читал запоем! Некоторые мои коллеги по лаборатории промысловых беспозвоночных (т. е. моллюсков, ракообразных, иглокожих) тоже отличались своеобразным чувством юмора, например Дима Ковач, говоривший болтливому не в меру собеседнику: «В морге болтать будешь, ногами», или Сергей Дураченко, который ушел позднее в тибетскую медицину (как и защитивший диссертацию по токсикологии Володя Терновенко, лечащий меня «травками» по сей день), увидевши особо модного коллегу, пришедшего из заграничного рейса, одобрительно ронял: «Наглухо вкованный чертила!». Вспомнились и интеллигентная пожилая дама – Мария Сергеевна Кун, зав. лабораторией гидробиологии, которая в компании вполне могла отпустить рискованную шутку или рассказать анекдот. Например, такой: «Мужчина забегает в почти пустой трамвай, кидается к молодой женщине, охватывает ее руками, кладет ей голову на плечо. На вопрос ошеломленной женщины: «Что вы делаете?» – отвечает вопросом на вопрос: «А что – давка разве еще не началась?» И завлаб аквакультуры двустворчатых моллюсков – Юрий Эмануилович Брегман, который, даже будучи вне себя от злости на кого-то из сотрудников, мог – в лучшем случае, голосом флейты – сказать: «Имярек – суука»! Но был среди наших сотрудников и представитель так называемой «третьей смены» – владивостокской «мафии», Сергей Филев по кличке «Фил». Он, будучи к.м.с. по боксу, отсидел за непредумышленное убийство, после этого взял себе в привычку говорить собеседнику: «Ну, ты, в натуре, как на зоне!». Сергей славился тем, что в колхозе, куда нас по разнарядке райкома КПСС посылали собирать помидоры или огурцы, мог на танцах биться один с целым взводом местных драчунов. Колхозные приключения толкали некоторых коллег на поэтическое творчество. Так, Сергей Золотухин, ученый-лососевик талантливо описал нашу работу в деревне Сибирцево «на огурцах». Директором сибирцевского совхоза тогда был, как ни удивительно, человек по фамилии Леонид Лихерман. Постараюсь воспроизвести произведение Сергея как можно точнее, если ошибусь, простите великодушно – с тех пор минуло более 30 лет:

Тут у меня обрыв в памяти и далее: