– Тебе, наверное, очень тяжело, – сначала Эрик думает, что Чарльз имеет в виду то, что на мужчину свалилось все разом, но потом священник продолжает, – помню, когда я был маленьким, бабушка говорила мне, что зло не переносит святую воду и кресты. За тобой я такого не замечал, но все равно беспокоюсь.

– Как ты догадался? – помолчав, спрашивает Леншерр.

– Эрик, – Ксавьер улыбается бескровными губами, – может быть я и наивный, но не идиот. Это было не так уж сложно.

– С самого начала все было понятно, да?

– Н-нет, – не собирается лукавить Чарльз; помнит, чья это прерогатива. – После того разговора про Иуду и первого причастия я стал обдумывать все, что произошло с момента твоего появления. Хотя, будь я чуть внимательнее, понял бы еще той ночью, когда ты пересек порог этого прихода. Дождливая погода, этот твой вопрос, можно ли пройти, красная ткань, три часа*… что-то забыл?

– Нет, все так, – послушно кивает Леншерр, с гордостью глядя на своего Чарльза. Подумать только, и про красный цвет вспомнил. – Вот только насчет дождя и грозы… Это просто совпадение, не такое уж и редкое для Ирландии, в общем-то.

– Оу, – Чарльз хрипло посмеивается и почти сразу же заходится сильным кашлем. – Прости… Странно, что это совпадение, потому что громко, сильно, с размахом – в твоем духе.

– Это точно, – Эрик согласно хмыкает, с нежностью глядя на мужчину.

– Каноника Авдия ты?.. – резко переводит тему священник.

– Я, – Эрик выглядит виноватым. – Я просто хотел защитить тебя. Нас.

Чарльз молча кивает, но не выглядит рассерженным, разве что только немного грустным.

– А люди?

– А что люди, Чарльз? Ты правда веришь, что мы нашептываем им на ухо то, что они должны совершать различные злодеяния? Нет, любимый, я лишь спускаю с цепей демонов, которые сидят внутри каждого, а дальше люди делают все сами.

– А твоя прошлая церковь? Та, откуда ты пришел к нам. Почему она сгорела? Ты ее сжег?

– Как ты себе это представляешь? Бегал со спичками по периметру и поджигал? – Эрик и Чарльз вместе весело усмехаются, представив эту картину. – Не буду отрицать, что приложил к этому свою руку, но опять же через людей. Один из тамошних священников решил, что сгореть в пламени – в прямом смысле – будет справедливой расплатой за все грехи, что он сотворил. Я вообще заметил, что чем выше чин священнослужителя, тем больше демонов в нем, и тем неистовей он молится, а потом грешит по новой. Индульгенция – удобная штука, знаешь ли. Ты не спросишь меня о Хоуп? – тоже меняет тему Леншерр.

– Нет, я уверен, что ты тут ни при чем.

И Чарльз даже представить себе не может, насколько Эрик благодарен за такое слепое доверие.

Они какое-то время молчат. Леншерр поглаживает тонкое, бледное запястье Ксавьера и гадает, когда же Чарльз задаст ему главный вопрос.

– Как тебя зовут?

Чарльз кажется смущенным, но легкая улыбка не исчезает с губ Эрика, когда он твердо, уверенно произносит:

– Малис.**

Ксавьер замирает, а Леншерр не может сдержать смех:

– Ты чего, Чарльз? Думал, небеса обрушат на нас гром и молнии или земля разверзнется под ногами?

– Что-то вроде того, – Ксавьер несмело улыбается, – я же не знаю, как там у вас все заведено.

Леншерр удобнее устраивается на кровати, подгибает под себя одну ногу и задает встречный вопрос:

– А как насчет всех этих поверий про приворот или что там еще у вас выдумали?

– Ты о чем? – недоуменно вскидывает брови мужчина.

– Ну, ты не хочешь спросить, не приворожил ли я тебя или что-нибудь в этом роде?

– Эрик, – Ксавьер смотрит на него и Леншерр не совсем понимает, что мелькает в этом взгляде. Грусть? Обида? Гнев? – Моя вера была недостаточно сильна, и я был недостаточно предан ей, но я никогда не сомневался в своей любви к тебе. Она родилась в моей душе, она принадлежит мне. Никто мне ее не навязывал, никто не дурманил меня и не привораживал. Любить тебя – это целиком и полностью мой выбор.

Эрику становится стыдно за свой вопрос, а еще он вдруг понимает, что смущается, как мальчишка, и вроде бы даже краснеет, когда слышит слова Чарльза. Тут же, рассердившись на себя за такую глупую реакцию, хмурится и делает неприступный вид. Ксавьер при виде этого выступления только улыбается самыми уголками губ.

– Расскажешь мне какую-нибудь невероятную историю?

– Про что, например? – переводит дух Эрик, неуверенно косясь на Ксавьера.

– Не знаю… Разве за целую вечность с тобой не произошло ничего интересного?

– Произошло, конечно, но все эти случаи были… как бы это сказать?

– Немного безбожные?

– Чарльз! – пораженно выдыхает Леншерр, но не может сдержать улыбку.

– Что? Всего одну историю, сказку – все, что угодно. Пожалуйста, Эрик! Только одну, а потом я сразу же лягу спать.

– Ну хорошо, – соглашается мужчина. Подтыкает края одеяла под ноги Чарльза, чтобы точно быть уверенным, что тот не замерзнет, и начинает, – Однажды, в далекой-далекой стране…

Бархатный, выразительный голос Эрика заполняет собой комнату. Интонации окутывают Чарльза, убаюкивают. И несмотря на то, что почти все истории Эрика похожи на жуткие, жестокие, кровожадные средневековые сказания, Ксавьер бы все отдал, лишь бы у них впереди было еще много таких тихих вечеров на двоих.

– … и с тех пор, та неприступная скала стоит посреди бушующего моря, а заколдованный герой томится взаперти и ждет, когда же придет тот, кто сможет сбросить оковы могущественного заклятья.

Они какое-то время молчат, все еще пребывая в полупризрачной атмосфере нереальности. Потом Эрик наклоняется, целует Чарльза поочередно сначала в лоб, потом в кончик носа, а потом осторожно касается губ:

– А теперь спи, – еще раз поправляет одеяло и беспокойно поглядывает на Ксавьера, не забыл ли чего.

– Знаешь, Эрик, – вдруг твердо говорит Чарльз, несмотря на то, что глаза у него уже слипаются и он еле ворочает языком, – я плакал не потому, что боялся Его гнева, а потому что уже тогда знал, что ради тебя отрекусь от Него. И тогда я пришел просить прощения за это. И за то, что моя вера оказалась не так сильна, как Он, должно быть, надеялся.

– Я знаю, Чарльз, – Эрик гладит его по голове. – Думаю, Он поймет.

– Угу, – еле заметно кивает Ксавьер в ответ, – а если и нет, то я больше не боюсь. И готов вынести любое наказание за свою любовь. Все, что угодно. Хоть умереть тысячу раз и каждую новую жизнь проживать в забвении, но только бы быть с тобой. – Последние слова он произносит практически неслышно и тут же проваливается в глубокий сон.

– И я бы нашел тебя в каждой из этих жизней. Я люблю тебя, Чарльз. Спи спокойно, – Эрик последний раз целует его.

Выходит из комнаты, оставив дверь открытой. Глаза слезятся от плотного, густого запаха ладана. А может быть и от того, что Эрик, кажется, знает, какое наказание ждет их с Чарльзом.

В последние дни, отведенные им, Чарльз не приходит в себя. Его глаза быстро двигаются под закрытыми веками, ресницы тревожно подрагивают, а дыхание вырывается из груди с низкими, тяжелыми хрипами. Леншерр не знает, что делать. Точнее не так: он знает, что тут уже ничего не сделаешь, но у него не хватает смелости избавить Чарльза от мучений. Рука не поднимается. Хотя, скажи кто-нибудь Леншерру подобное год назад, он бы весело рассмеялся в ответ. Эрик круглые сутки проводит рядом с Ксавьером, забросив церковь и забыв о других людях, которые нуждаются в поддержке и помощи Бога. Какое ему может быть дело до чьих-то страданий, когда его любимый человек умирает у него на руках? Он хочет забыть, что это его вина, что это он совратил Чарльза и заставил его сойти с правильного, верного пути, но разве такое забудешь? Поэтому проклятья, которыми он сыпет сквозь стиснутые зубы, когда собирает все распятия в доме и сжигает их за церковью, относятся к нему самому. Леншерру до одури страшно, что Чарльза не простят и его будет ждать та же участь, что и Эрика. Он бессилен. Все, что Леншерр может, так это ухаживать за молодым священником, сидеть около него и рассказывать свои глупые, никому ненужные истории, которые Чарльз почему-то очень любит.