Он просыпается на рассвете. Спина жутко затекла: мужчина уснул сидя на стуле, оперевшись руками на кровать и сложив на них голову. Сначала Эрик даже не понимает, что изменилось. И только через несколько секунд до него доходит – он больше не чувствует запах ладана и фрезии. Ставший привычным, он перестал привлекать внимание. Запах беспрерывно окружал Чарльза с тех пор, как все началось, а теперь воздух вдруг словно опустел без него. Леншерр лежит щекой на своей ладони, повернув голову в сторону окна, равнодушно наблюдая, как в комнату неуверенно, воровато пробирается утренний свет. Прикрывает глаза и наконец понимает, что в комнате не хватает не только запаха. Он слышит только свое дыхание. Эрик боится поднять голову и посмотреть. Он крепко зажмуривается, словно если не будет видеть, то все исчезнет, перестанет быть правдой. Пальцы судорожно стискивают простынь, но Эрик не слышит треск рвущейся ткани. Он вообще не слышит ничего, кроме своего безнадежного, злого крика.
Леншерр знал, что должен был читать молитву, просить Бога упокоить душу его Чарльза, но вместо этого все, что он мог сделать – стоять и смотреть на распахнутые двери церкви, сквозь которые бил яркий солнечный свет, и на едва виднеющуюся фигуру в проеме. Всего лишь тень, напоминание. Когда стихло последнее “Аминь” и холодная, звенящая тишина повисла в воздухе, фигура медленно, будто с трудом развернулась спиной к храму божьему и стала удаляться. Чарльз простился с ним. Эрик захлопнул Библию.
А потом было многое. Он не мог объяснить, как и откуда узнает, что Чарльз здесь, что он вернулся. Эрик просто знал. Он метался по земному шару, исступленно искал ту точку, в которой зов становился нестерпимым, невыносимым и тишина оглушала Леншерра лишь в тот момент, когда он находил Чарльза.
Эрик никогда не знал, каким в очередной раз будет Чарльз. Леншерра мало волновала оболочка, главным было найти душу, которая звала его.
Счастье переполняло его каждый раз, когда он наконец-то встречался глазами со своим Чарльзом и понимал – нашел. А в следующую секунду внутри все скручивало от невыносимой боли, потому что Эрик знал – он вновь и вновь будет терять его. И чем ближе он находился, чем ближе ему удавалось подобраться, тем быстрее их разлучали. Тем отчетливее ощущался смрадный запах ладана, оседающий горечью на языке. И Эрик снова и снова колесил по городам и странам, снова и снова, пока в груди не разрывалось что-то огненное, полыхающее, что-то, что не давало Леншерру дышать до того момента, пока он не встречался глазами со своим Чарльзом.
А когда он был в поисках, перед ним красочными, пестрящими картинками, кусочками проносились моменты очередного расставания. Вот Чарльз в образе пятилетнего мальчика из обеспеченной американской семьи. Эрик тогда устроился к ним в дом в качестве репетитора юного наследника. Чарльз с присущим ему упорством и усидчивостью зубрил французские предлоги, дарил Эрику солнечные улыбки и ластился, как котенок, постоянно просил покатать его на лодке по озеру, которое расстилалось сразу за особняком. И именно Эрик доставал его посиневшее, раздувшееся тело из того самого озера. Чарльз утонул накануне Пасхи. Леншерр помнил, каким невесомым казалось маленькое тельце, как мокрая одежда тянула его обратно – под воду, будто кто-то или что-то не хотело отпускать ни его, ни Чарльза, хотело затащить их обратно под зеркальную темную гладь. Он помнил, как в волосах запутались водоросли и мелкий мусор, и как от них пахло тиной, и этот сырой, плесневелый запах забивал ноздри и горло. Он тогда выбрался на берег и сидел на мокром песке, пытался согреть совсем ледяные ладошки, растирал мертвенно бледные щечки. Плакал, кажется. Этого Эрик не помнил. Помнил только, как у него пытались забрать тело, но Леншерр не поддавался, так и продолжал сидеть – баюкал Чарльза и едва слышно напевал его любимую колыбельную.
Позже четырнадцатилетний Чарльз умирает от “испанки” незадолго до конца Первой Мировой. Угасает среди сотен тысяч таких же несчастных, как он сам. Леншерр сидит около его койки и – смех ли – читает Библию бессознательному Чарльзу, который так и не очнется, так и не придет в себя, чтобы Эрик хоть раз мог взглянуть ему в глаза и попрощаться. Вновь.
Ярче только воспоминания военного периода, когда они оказываются по разные стороны. Леншерр находит Чарльза на Западном фронте, на передовой. Он хочет незаметно уйти из своего отряда, даже не думает о том, как все объяснит Чарльзу. Не задумывается, что станет перебежчиком и предателем в глазах бывших сослуживцев. Бой начинается в предрассветной мгле, зыбкой дымке. Эрик на периферии замечает идущих в атаку солдат, на фоне слышит залпы орудий. А потом из траншей появляются вражеские войска. Все вокруг оказываются втянуты в мясорубку боя. Эрик мчится сквозь эту неразбериху, оставляя позади убитых и еще живых людей, превратившихся в серые безликие пятна. Война всё окрашивает в блеклый серый цвет: небо, руины городов, по которым прошелся беспощадный молох, землю, обожженную взрывами и испещренную бесчисленными воронками, и людей. Все становятся серыми; не разберешь где свои, где чужие. Леншерр мечется, вглядывается в бесцветные, мелькающие лица, чувствует, что Чарльз где-то рядом, совсем близко. И вдруг видит его – прямо перед собой, в нескольких метрах. Ксавьер смело бросается в бой, отстреливается и что-то кричит своим, а Эрик внезапно отчетливо понимает – вот сейчас, прямо сейчас это снова произойдет. Шлейф фрезии, пробивающийся сквозь едкий запах пороха, липко душит Леншерра. Мужчина изо всех сил рвется вперед, слышит, как где-то за спиной захлебывается пулемет, вокруг рвутся снаряды и визжат пули, пытается понять, откуда придется удар.
– Чарльз! – он не знает его имени. – Чарльз, ложись!
Его слова тонут в оглушительном рокоте – на поле словно нехотя, тяжело переваливаясь, появляются танки. Леншерр будто со стороны слышит свой панический, отчаянный крик. Он делает последний рывок, чтобы прикрыть Чарльза, принять удар на себя, и ему кажется, что он успеет. Ксавьер поворачивает голову и на долю секунды их глаза встречаются, он вскидывает винтовку и целится в Эрика. Леншерр протягивает к нему руку, кончиками пальцев мажет по жесткой серой ткани обмундирования, и в этот момент Чарльз замирает. А потом Эрик будто в замедленной съемке видит, как он крупно вздрагивает всем телом и его голову разносит выстрелом. Время превращается в точку, сжимается до того самого мгновения, когда пальцы Леншерра намертво стискивают форму Ксавьера, а сам Чарльз по инерции всем телом летит вперед, сбивает Эрика с ног и они вдвоем падают на сырую землю. Чарльз пристально вглядывается куда-то потухшими, застывшими, стеклянными глазами. Звуки, движения, запахи – вокруг пропадает все. Для Эрика остается только соленый вкус чужой крови на губах и тяжесть чужого – уже опустевшего – тела на груди. Глотку Леншерра раздирает от горестного, звериного воя.
***
– И ты называешь это историей со счастливым концом? – Чарльз приподнимает голову с груди Эрика и недоуменно смотрит на него.
– Да. Именно это я и называю историей со счастливым концом, – мужчина пожимает плечами в ответ. – Тебе не понравилось?
– Нет, почему же… Я немного удивлен.
– Рано или поздно влюбленные снова будут вместе, это ли не счастливый конец?
– Но рано или поздно им снова придется расстаться, Эрик! Один из главных героев твоей «сказки», – Ксавьер изображает кавычки в воздухе, – раз за разом теряет человека, которого любит. Это жестоко, беспощадно, и вообще…
Он взволнованно замолкает и серьезно смотрит на мужчину; между нахмуренных бровей пролегает глубокая складка.
– И вообще?..
– Это может свести с ума, – медленно произносит Ксавьер, неотрывно глядя Эрику в глаза, – я бы не смог пережить и одного раза. Я даже представить не могу, что бы со мной было, если бы я потерял тебя. – Он с усилием сглатывает ставшей вдруг вязкой слюну.
– Это просто мой очередной глупый рассказ, liebling, не думай о плохом, – мужчина мягко, но настойчиво разглаживает пальцем скорбную морщинку. Ласково трется носом о нос, целует в губы. Напряжение покидает Чарльза, и он снова устраивается на груди Леншерра, поглаживая кожу на животе Эрика.
