– Отбой, – бросает мужчина, когда остается несколько едва тлеющих угольков.

Он поднимается, тушит остатки костра землей и первым идет к покосившемуся домику. Стив послушно поднимается и заходит следом. Они молча готовят спальники. Роджерс все поглядывает, как ему кажется незаметно, в сторону Барнса, думает, как лучше начать разговор, и буквально кожей чувствует волны раздражения, идущие от мужчины. Барнс умудряется невербально дать понять, что закрыт и глух к любым проявлениям общения. Стив глубоко вдыхает и, наконец, решается. Только открывает рот, чтобы начать, как мужчина едва заметно качает головой.

– Отбой.

Пожалуй то, что приходится повторять дважды одно и то же, делает настроение Барнса еще хуже, но Стив сам медленно начинает закипать.

– Если я однажды выведу тебя из себя, ты так же быстро расправишься со мной, как и с зараженными?

Мальчик совсем не так планировал начать, правда, но слова сами вырываются, он просто не успевает сдержаться.

С одной стороны, он весь замирает от ужаса – Барнс, стоя к нему боком, каменеет и в звенящей тишине словно наяву слышится отсчет последних секунд мира. С другой же стороны, где-то в районе груди зарождается предвкушение грядущего и ожидание неизбежного – если Барнс слетит с катушек, то Роджерс почему-то не сомневается, что размажет и разорвет на куски их обоих, а не только его – самонадеянного и болтливого не в меру.

– Еще немного и узнаешь.

Стиву интересно, сколько внутренних сил нужно, чтобы так долго сдерживать себя. А ведь мужчину уже заметно потряхивает, и челюсти стискиваются с такой силой, что скрипят зубы.

– Я не боюсь тебя, Барнс, – и Стив не врет. Он почему-то абсолютно уверен в том, что никогда мужчина не обрушит на него ни единого удара, не причинит умышленного вреда. – Предлагаю перестать ругаться, это глупо. Мы ведем себя, как идиоты.

Мужчина как-то странно булькает и сипит, склоняет голову чуть вперед и вбок, будто ослышался.

– Заткнись, – удается выдавить ему из себя.

Джеймс в бешенстве. И стоящий напротив мальчишка даже не представляет, насколько тяжело сдерживаться из последних сил, чтобы не разнести тут все. Разнести так, чтобы этого неугомонного дурака, находящегося в эпицентре, не задело.

– Просто заткнись, Роджерс, – он с трудом проталкивает слова через сжимающееся пересохшее горло.

Собирается выйти из комнаты, но Стив загораживает ему проход.

– Я знаю, почему ты злишься, – мальчик смотрит ему в глаза, упрямо нахмурив брови.

– Да неужели? Может потому, что я должен рисковать своей жизнью ради какого-то сопляка? А может потому, что теряю своих людей? А может быть потому, что вся эта херня, в которую Фьюри так верит, на деле просто его больные фантазии и пустые надежды? А? Скажи же мне, какой из этих вариантов верен? Давай, просвети меня.

Джеймс чувствует, что его сейчас прорвет и он опять наговорит кучу гадостей и ужасных вещей, за которые ему потом будет стыдно, но сил, чтобы извиниться и признать свою неправоту, он не найдет.

– Тебе страшно, – мальчишка не позволяет Барнсу сбить себя с мысли, не ведется на его резкий тон, – ты тоже боишься, просто хочешь скрыть свой страх за агрессией.

Мужчина замирает, крепко сжав зубы, и сверлит Роджерса ледяным взглядом. Ему хочется ударить его. Заставить отвести глаза. Заставить взять свои слова обратно. А еще вдруг Барнс чувствует себя невероятно беспомощным и смешным, потому что Стив прав. И смеет говорить эту правду ему – Барнсу – в лицо.

– Да-да, я заткнусь, – продолжает Роджерс, не отступая, – но сначала до тебя должно дойти, что это не делает тебя слабым или глупым, или каким-то неправильным. Ты не бесчувственная машина для убийств, Барнс! Ты всего лишь человек, и именно поэтому абсолютно нормально злиться и делать вид, что ненавидишь всех и вся, когда тебе больно и горько от того, что ты теряешь тех, кого любишь. Никто не может отобрать у тебя право тосковать по Наташе и оплакивать ее, поэтому не надо притворяться тем, кем ты не являешься, ты не должен стыдиться того, что чувствуешь. И скрывать это не должен тоже.

Стив быстро тяжело дышит и сверкает глазами. За все то время, что он говорит, он не отводит глаз от лица Джеймса. И будто впервые видит его. У Барнса самое живое, самое выразительное лицо, которое приходилось видеть Роджерсу. Ведь теперь Стив различает каждую эмоцию и каждое настроение. Но мужчина по привычке ощетинивается, прячет нежное, беззащитное нутро, потому что боится, что заденут, ранят прицельно, и Роджерс ведь, черти бы его побрали, именно это и делает.

– Я сейчас расплачусь, – высокомерно цедит Барнс, не оставляя жалкие потуги доиграть до конца. Сам ведь понимает, что ведет себя, как капризный, взбалмошный мальчишка.

– Хорошо, – кивает Стив, на которого теперь это бездарное представление не оказывает никакого эффекта, – у меня как раз остался один чистый платок. И лучше не плачь, лежа на спине, – добавляет он, забираясь в спальный мешок, – слезы в уши попадают, неприятно. Спокойной ночи.

Барнс стоит, замерев посреди комнаты, и понимает, что этот мелкий засранец уделал его. Но он не чувствует злости и ненависти. Признаться, ненависти по отношению к мальчишке у него не было никогда, лишь раздражение и непонимание, но сейчас отступают и они. Джеймс не знает, как и что теперь делать, но камень в груди становится легче, и дышится свободнее. Он откидывает волосы с лица, трет лоб, переминается еще какое-то время с ноги на ногу, и, наконец, подходит к своему месту. Устраиваясь в спальнике, какое-то время лежит на спине, пялясь широко раскрытыми глазами в потолок, ощущая непривычную пустоту в голове, потом вспоминает, что сказал ему Стив, и переворачивается на бок. Впервые с момента смерти Наташи Джеймс чувствует себя спокойнее.

– Доброе утро, – Роджерс выходит из домика, на ходу запихивая вещи в рюкзак.

– Доброе, – слышит он в ответ после непродолжительного молчания.

Вот, так уже неплохо, думает про себя Стив, когда они вновь идут, а он снова оказывается у Барнса за спиной. Надо приучать (или приручать?) Джеймса постепенно, не давить и возможно когда-нибудь они смогут с ним мирно сосуществовать.

Джеймс старается, правда. Он усмиряет себя, когда внутри начинает закипать раздражение или недовольство, держит эмоции под контролем и изо всех сил пытается общаться. Нельзя сказать, что тот вечерний разговор перевернул между ними все с ног на голову и теперь они лучшие друзья, вовсе нет. Но теперь Джеймсу правда чуть легче, проще находиться рядом со Стивом. Хотя бы то, что он начал называть мальчишку по имени (пусть пока только про себя) – уже о чем-то да говорит. Сам Роджерс тоже вроде как приободрился. Барнс вдруг ловит себя на мысли, что ни на секунду не задумался о том, каково было Стиву, когда они потеряли Наташу. Они сблизились с девушкой за тот недолгий период, что провели вместе, но мальчик ни разу не дал слабину. Джеймсу становится стыдно, что он вел себя как последний мудак и эгоистичный хрен. И еще Барнсу стыдно за то, что мальчишка, который младше его на добрых два десятка, понял все быстрее и нашел в себе силы, чтобы сделать первый шаг навстречу. Мужчина не хочет возвращаться к тому состоянию, в котором они находились совсем недавно, поэтому прилагает максимум усилий со своей стороны.

***

– Нужно осмотреть дом.

Место, в котором они находятся, сложно назвать хотя бы деревней. Скорее это был какой-то перевалочный лагерь. В округе не больше десятка домиков. Сначала они наблюдают издалека: нет ли зараженных или других людей. Потом подходят ближе, осматривают строения, выбирают подходящее и еще какое-то время наблюдают за небольшим одноэтажным домиком с пристройкой.

Барнс осторожно крадется, замирает на месте, прислушивается. Обходит здание по периметру, заглядывает в окна. Стив осторожно движется следом. Он восхищается тем, как тихо все умудряется проделывать мужчина. Восхищается и запинается о какую-то железяку, едва не растягиваясь во весь рост на земле.