— Лучше покажи мне сверхновую, какой ее видит твое сердце. Ты ведь для этого принес флюшку?

Лис не ответил. Присев на кровать чуть поодаль от капитана, он открыл футляр.

Надо сменить настройки. В мыслях рождалась полифоническая мелодия, перед глазами мелькали пока еще неясные образы. Необходимо подобрать нужное звучание каждому тону, каждой ноте. И сейчас все зависит от темперации квинты* — именно она придаст звучанию необходимую жесткость, четкость, драйв. Строго одно биение в секунду. В шкале двенадцать идентичных квинт. Каждая октава поделена на двенадцать полутонов и, соответственно, с равнотемперированными терциями* и секстами*: их выравнивание требует значительно больше усилий, нежели квинт и кварт*. Все должно быть идеально. Сегодня Лис впервые прикоснулся к части клавы «органная кафедра»*. Пальцы бегали по символам, нажимая клавиши мануалов*, «педалей»*, выключателей регистров. Далее — рычаги для включения копул* и переключения комбинаций банка памяти регистров*. Последними он настроил швеллеры*: им подчиняется динамика.

Полутон-тон-тон-тон-полутон-тон-тон.

Фригийский лад.

Переживший прочие натуральные лады при утверждении мажорно-минорной системы, но потом под натиском диатоники, ушедший надолго в тень. И воскресший после изобретения Аркадием Винтером флёр-де-вёдетт-сенсо.

Полутон-тон-тон-тон-полутон-тон-тон.

Суровое мрачное звучание тетрахорда, оттененное пронзительностью холода.

Абсолютное.

Совершенное.

Безупречное.

Вставив в заушный разъем, вытащенный из гнезда на обечайке шнур, Лис опустил веки.

Что ты видишь, когда закрываешь глаза?

Взрыв.

Он слегка передвинул ревербератор. Пальцы левой руки легли на струны…

В первом регистре зазвучала одноголосная тема. Звуки разлетелись по каюте танцующим ветерком, отражаясь от стен. Во взволнованной фактуре была едва различима обособленная речь созвучий. В воздухе почувствовался прозрачный аромат морозного утра. Напротив широкого ложа появилась крохотная, испускающая во все стороны острые лучи, светящаяся точка. Певучей исповедью души, вступил второй голос. Точка превратилась в сияющий шар размером с кулак. Лучи стали ярче и острее. Тема перешла в другой мануал. Лис перебросил пальцы правой руки со струн на сенсоры. И вот токкатная россыпь несет странную радость зарождающейся звезды. Подхватывая напряжение первых фраз, поток мелодии становится шире и глубже. Тема в третьем мануале переплетается с двумя верхними голосами. Аромат светлого морозного утра сменяет резкий запах озона. Так бывает, когда в комнате взрывается залетевшая во время грозы шаровая молния. Короткая интерлюдия. Нисходящие секвенции основного мотива главной темы наполнены патетикой и драмой. Торжественно вступает тема. Теперь — она река, текущая вспять. И отчетливо-мощно, трубным гласом небес в басах проходит контрапункт. Звезда продолжает расти. Лучи превращаются в слепящие белые всполохи. В виртуозных руках один мануал ведет канон, второй отзывается сильным эхом. Уже не видно стен каюты, не видно пола: остался лишь расширяющийся сгусток плазмы. Строгое четырехголосие обрушивается запредельной мощью. Шквал звуков до предела насыщен густым ревом басов. Запах озона разрывает легкие. Стретта. Апофеоз разрушения. Упоение триумфом безудержной ярости взрывающейся звезды… **

Что ты видишь, когда закрываешь глаза?

Темноту.

В каюте медленно исчезал запах озона. Лисенок не двигался. Фуга не отпускала. Она еще трепетала на кончиках пальцев множеством отдаленных отзвуков. Выдохнув, он выдернул из коннекта шнур, тот, хлестнув по плечу, спрятался в гнезде обечайки.

«Где эта чертова заглушка?»

Положив флюшку на постель, Лис беспорядочно рылся в складках покрывала из арахфилума.

— Тору.

— А?..

— Возьми, — капитан протягивал ему пропажу.

— Спасибо.

Лис замер в расслабленной позе. По телу разлилась беззаботная легкость. Прислушиваясь к внутренним ощущениям, он обнаружил какую-то странную пустоту. Нечто привычное, сопровождающее с раннего детства исчезло, оставив после себя быстро затягивающуюся лакуну. Внезапно он понял. Страх. Чудовище, парализующее сердце, управляющее разумом, растворилось в торжественной полифонии сыгранного образа. Веки опустились сами собой. Рука потянулась к нагрудному карману…

Что ты видишь, когда закрываешь глаза?

Солнце.

— Возьми свою карту, капитан.

— А ты возьми свою.

Что-то легонько шлепнуло Лисенка по носу. Глаза распахнулись. Улыбаясь, риконт протягивал ему карту с изображением стоящего на речном берегу стройного юноши: тот разглядывал лежащую в золотом сосуде рыбу. Паж Кубков.

— Тору, тебе известно значение этой карты? — взгляд цвета зеленого леса глубокий, манящий, гипнотизирующий танцем серебряных искр. — Рыба — символ новых начинаний, потенциала, ожидающего реализации. Паж Кубков восприимчив и артистичен, но очень юн и еще не разобрался в своей натуре. Чтобы научится любить других, он сначала должен полюбить самого себя.

Забрав у оборотня Солнце, риконт вложил ему в руку Пажа Кубков.

Лис уставился на карту.

Капитан прав. Мама, бабушка, папа-Акихито — ты любил их? В раннем детстве на Гавайях, когда вселенная пахла корицей, ванилью и кардамоном, а ветерок подмешивал к ним легкую нотку плюмерий; позже, в Кобэ когда вокруг висели запахи рыбы и гидравлической жидкости. В разное время они и все, что с ними связано, было твоим миром… Как можно любить или не любить мир, в котором существуешь? Ты просто проживаешь день за днем, и если дома есть еда и постель, а на улице улыбается солнце — это хорошо. А когда все резко обрывается — больно. Как ты относишься к себе? Как выживал после отлета с Земли? Схема проста: опасность — бегство — нора. Очередной дешевый капсульный отель, где воющая от натуги воздухоочистительная система устала справляться с пышным букетом вони подтухшей еды, год не видевшей ионного дизенфектора одежды и никогда не бывавших в водном душе тел. Там легко спрятать собственный запах.

Ты когда-нибудь любил?..

Он стряхнул наваждение.

— Я не знаю, капитан, — взгляд полыхнул красной медью и тут же спрятался под черными ресницами. — Я не знаю, но я попытаюсь… попытаюсь… — слово застряло в горле обломком кости, который ни проглотить, ни выплюнуть.

— Успокойся, Тору.

Легкий поцелуй в висок.

Лисенок наконец-то сглотнул.

— Я должен кое-что сделать, — Лейв подошел к «гробу» и, вытянув из панели шнур, подключился через заушный разъем к интерфейсу. Минуты через три, удовлетворенно кивнув собственным мыслям, он прервал связь.

— Кают-компания.

На панели замигал синий диод, спустя пять секунд ожил динамик.

— Эпический пиздец! — возглас Шанди, а затем звон металла. Видимо, на поднос опрокинули кубок. — Не, ну оторвать им… все и сразу!

Невнятное бормотание, шорох сдвигаемой мебели, шумный всплеск. Кто-то упал в бассейн?

— Эйд, Навни, на вахту. Заход на Конкордию отменяется. Направление — ноль-портал. Через пять часов тридцать семь минут по Земле я вас сменю.

— Эм… капитан, они как бы не могут на вахту, — снова Шанди.

— На-а-авни, ты живо-о-ой? Ик… — заплетающийся голос одного из братьев.

— Да живой он, — это уже Финн. Опять всплеск.

— Осторожно, не задави рыбку, — взволнованный возглас Эйи.

Шум воды, нецензурное ворчание Финна и смягченный ковром звук падения тела.

— На-ав-ав… ты утонул!..

— Шанди, что происходит? — баритон Лейва обрушился громом на ни в чем неповинный динамик. Но когда капитан обернулся к Лису, обе половины лица улыбались, а серебряные искорки отплясывали на радужке джигу.

— Да ужрались наши доблестные марсиане до выпадения в параллельную вселенную. И на парах пунша Навни прилетело в голову заглянуть в будущее через водное зеркало…

— Так на Ракшасе одна гадина… гардина… гадалка такое делала и мы… — речь одного из братьев прервалась характерным бульканьем.

— На-ав-ав…

— Эйд, лежи тихо, где тебя положили, а то успокою. Финн, сунь ты ему чашу из-под пунша. Заблюет ведь все — никакими уборщиками не отчистишь, — филирийка приняла командование на себя.