– Секундомер. Буду по дороге засекать время. Надо же знать, на что способна эта колымага.

– М-да, детка, – усмехнулся Ленц. – Юпп оснащен по первому классу. Похоже, наш старый бравый «ситроен» уже трясется от страха всеми своими поршнями.

Юпп пропустил иронию мимо ушей. Он, волнуясь, теребил свою кепку.

– Ну так, может, поедем, господин Ленц, а? Пари есть пари.

– Ну конечно, моторчик! До свидания, Пат! Пока, Робби! – Готфрид, согнувшись в три погибели, залез в машину. – Ну, Юпп, а теперь покажи даме, как стартует истинный рыцарь и будущий чемпион мира!

Юпп надвинул очки на глаза, помахал нам, как бывалый гонщик, и, включив первую скорость, лихо рванул по булыжнику площади в сторону шоссейной дороги.

Мы с Пат посидели еще немного на скамье перед вокзалом. Жаркое белое солнце распласталось на деревянной ограде перед платформой. Пахло смолой и солью. Пат сидела с закрытыми глазами, не шевелясь, запрокинув голову, подставив лицо солнцу.

– Устала? – спросил я.

Она покачала головой:

– Нет, Робби.

– А вот и поезд, – сказал я.

Паровоз выглядел как маленький черный жук на фоне бескрайней, подернутой дымкой дали. Наконец он, пыхтя, подошел к вокзалу. Мы сели в вагон, в котором было почти пусто. Вздохнув, поезд тронулся. Дым от паровоза, густой и черный, повис в воздухе. За окном медленно поплыл знакомый ландшафт – деревня с коричневыми соломенными крышами, луга с коровами и лошадьми, лес, а за ним и уткнувшийся носом в дюны, безмятежный и сонный домик фройляйн Мюллер.

Пат смотрела в окно, стоя рядом со мной. На повороте линия приблизилась к дому настолько, что можно было отчетливо различить окна нашей комнаты. Они были распахнуты, а с подоконников свисало постельное белье, ярко белея на солнце.

– А вон и фройляйн Мюллер! – сказала Пат.

– Да, в самом деле.

Фройляйн Мюллер стояла у дверей своего дома и махала рукой. Пат достала носовой платок, и он затрепетал на ветру.

– Она не видит, – сказал я, – платок слишком уж мал и тонок. На тебе мой.

Пат взяла мой платок и стала размахивать им. Фройляйн Мюллер энергично замахала в ответ.

Постепенно поезд втянулся в поля. Домик скрылся, отступили и дюны. За черной полосой леса еще мелькало поблескивающее на солнце море. Оно мигало, как усталый, но настороженный глаз. Потом потянулось уже только одно сплошное роскошное золото полей, мягкий ветер убегал по желто-зеленым колосьям к самому горизонту.

Пат отдала мне платок и села в угол купе. Я поднял окно. «Кончено! – подумал я. – Слава Богу, все кончено! Все это был только сон! Проклятое, дурное наваждение…»

Около шести мы прибыли в город. Я взял такси и погрузил в него чемоданы. И мы поехали к Пат.

– Ты поднимешься со мной? – спросила она.

– Конечно.

Я проводил ее до двери квартиры, потом спустился, чтобы вместе с шофером принести чемоданы. Когда я вернулся, Пат все еще стояла в передней. Она разговаривала с подполковником фон Хаке и его женой.

Мы вошли к ней в комнату. Был светлый ранний вечер. На столе стояла стеклянная ваза с красными розами. Пат подошла к окну и выглянула на улицу. Потом обернулась ко мне.

– Сколько же мы были в отъезде, Робби?

– Ровно восемнадцать дней.

– Восемнадцать дней? А мне кажется, что намного больше.

– И мне тоже. Но так бывает всегда, когда выбираешься из города.

Она покачала головой:

– Нет, я не об этом…

Она открыла дверь на балкон и вышла. Там, прислоненный к стене, стоял белый шезлонг. Притянув его к себе, она стала его молча разглядывать.

Когда она вернулась в комнату, у нее было другое лицо, и глаза потемнели.

– Ты только посмотри, какие розы, – сказал я. – Это от Кестера. Здесь и его визитная карточка.

Пат взяла карточку в руки, а потом снова положила ее на стол. Она взглянула и на розы, но я понял, что она их не видит. Мысли ее были там, возле шезлонга. Она так надеялась, что навсегда избавилась от него, а теперь он, возможно, снова должен был стать частью ее жизни.

Я не стал ей мешать и ничего больше не сказал. Не стоило ее отвлекать. Она должна была сама справиться со всем этим, и будет лучше, если это произойдет теперь, пока я еще здесь. Конечно, можно было бы сейчас отвлечь ее каким-нибудь длинным разговором, но потом это настроение все равно прорвется и, возможно, доставит еще больше муки.

Она стояла около стола, упершись в него руками и опустив глаза. Потом подняла голову и взглянула на меня.

Я молчал. Она медленно обошла вокруг стола и положила мне руки на плечи.

– Дружище ты мой, – сказал я.

Она прильнула ко мне, и я ее обнял.

– Теперь мы возьмемся за это дело всерьез, а?

Она кивнула и откинула волосы назад.

– Да, конечно. Просто что-то вдруг прорвалось…

– Ничего, пройдет.

В дверь постучали. Горничная вкатила чайный столик.

– Вот это хорошо, – сказала Пат.

– Хочешь чаю? – спросил я.

– Нет, кофе. Настоящего крепкого кофе.

Я оставался у нее еще с полчаса. Потом она явно устала. Я видел это по ее глазам.

– Тебе надо немного поспать, – предложил я.

– А ты?

– Пойду домой и тоже немного посплю. А потом зайду за тобой, часа через два, и пойдем ужинать.

– Ты устал? – спросила она с сомнением.

– Немного. В поезде было жарко. А потом мне еще надо будет заглянуть в мастерскую.

Она больше ни о чем не спрашивала. Усталость ее буквально сразила. Я отнес ее в постель, укрыл одеялом. Она мгновенно уснула. Я поставил рядом с ней розы и прислонил к ним карточку Кестера, чтобы ей думалось о приятном, сразу как проснется. Потом я ушел.

По дороге я задержался у телефона-автомата. Решил сразу же позвонить Жаффе. Сделать это из дома было бы затруднительно. Нужно было считаться с тем, что у нас подслушивает весь пансион.

Я снял трубку и назвал номер клиники. Спустя минуту к аппарату подошел Жаффе.

– Говорит Локамп, – сказал я, откашлявшись. – Мы сегодня вернулись. Около часа назад.

– На машине приехали? – спросил Жаффе.

– Нет, поездом.

– Хорошо. Ну и как дела?

– Неплохо, – сказал я.

Он ненадолго задумался.

– Вот что. Я обследую фройляйн Хольман завтра утром. В одиннадцать. Вы сможете ей это передать?

– Нет, – ответил я. – Я бы не хотел, чтобы она знала о нашем с вами разговоре. Завтра утром она наверняка позвонит вам сама. Может, вы тогда ей и скажете?

– Хорошо. Сделаем так. Я ей скажу.

Я машинально сдвинул толстую и замусоленную телефонную книгу. Она лежала на небольшой деревянной полке. Все пространство над ней было испещрено карандашными записями телефонных номеров.

– Можно мне тогда зайти к вам завтра днем? – спросил я. Жаффе не отвечал. – Я бы очень хотел знать, как она, – сказал я.

– Завтра я вам этого не скажу, – ответил Жаффе. – Я должен понаблюдать ее хотя бы неделю. А потом я сам вас извещу.

– Спасибо. – Полка приковала к себе мое внимание. На ней было что-то нарисовано. Толстушка в соломенной шляпке. А внизу было написано: «Элла – свинья». – А должна ли она теперь делать какие-нибудь процедуры? – спросил я.

– Об этом я смогу судить завтра. Но как мне кажется, дома ей обеспечен хороший уход.

– Не знаю. Я слышал, что ее соседи на той неделе собираются уезжать. Тогда она останется, по сути, одна, при ней будет только горничная.

– Ах так? Что ж, завтра поговорю с ней и об этом.

Я снова задвинул рисунок на полке телефонной книгой.

– А вы полагаете, что она… что такой приступ может повториться?

Жаффе помедлил с ответом.

– Возможно, конечно, – сказал он потом, – но маловероятно. Однако за это я могу поручиться лишь после обследования. Я позвоню вам.

– Спасибо.

Я повесил трубку. Вышел и постоял еще в растерянности около будки. Было пыльно и душно. Потом я пошел домой.