– Хорошо, – прогундосил он немного погодя, снова принимаясь за яблоко.

Я подождал, пока он бросит огрызок в бумажную корзину, и спросил:

– Так вы согласны?

– Минуточку! – Он достал из ящика письменного стола другое яблоко. – Хотите?

– Спасибо, сейчас не хочу…

Он с треском надкусил яблоко.

– Ешьте побольше яблок, господин Локамп! Они продлевают жизнь! Несколько яблок в день – и вам никогда не понадобится врач!

– Даже если я сломаю себе руку?

Он ухмыльнулся, выбросил второй огрызок и встал из-за стола.

– В том-то и дело, что тогда вы не сломаете себе руку!

– Практично! – сказал я, ожидая, что же последует дальше. Эта беседа о яблоках показалась мне слишком подозрительной.

Блюменталь вынул из небольшого шкафа ящичек с сигарами и предложил мне. Уже знакомая мне «Корона».

– Они тоже продлевают жизнь? – спросил я.

– Нет, они ее сокращают. Затем это уравновешивается яблоками. – Он выпустил облачко дыма и искоса взглянул на меня, откинув голову, как задумчивая птица. – Уравновешивать, все нужно уравновешивать, господин Локамп, – вот и вся загадка жизни…

– Ну, это нужно уметь…

Он подмигнул мне.

– Да, да, уметь, вся штука в том, чтобы уметь. Мы слишком много знаем и слишком мало умеем. Потому что слишком много знаем. – Он рассмеялся. – Извините меня – после еды меня всегда тянет пофилософствовать…

– Самое подходящее время для этого, – сказал я. – Итак, в деле с «кадиллаком» мы достигли равновесия, не правда ли?

Он поднял руку.

– Секундочку…

Я покорно склонил голову. Заметив это, Блюменталь рассмеялся.

– Вы меня неправильно поняли. Я только хотел сделать вам комплимент. Ошеломить прямо с порога, открыв свои карты! Со стариком Блюменталем лучше действовать так – это было точно рассчитано. Знаете, чего я ожидал?

– Что для начала я предложу вам четыре тысячи пятьсот…

– Совершенно верно! Но так вы бы ничего не добились. Ведь вы хотите продать машину за семь, не так ли?

На всякий случай я пожал плечами:

– Почему именно за семь?

– Потому что такова была первая цена, которую вы мне тогда предложили…

– У вас блестящая память, – сказал я.

– На цифры. Только на цифры. К сожалению. Итак, чтобы покончить с этим делом: можете забирать машину за эти деньги.

Мы ударили по рукам.

– Слава Богу, – сказал я, переведя дух. – Наша первая сделка после долгого перерыва. Похоже на то, что «кадиллак» приносит нам счастье.

– Мне тоже, – сказал Блюменталь. – Я ведь тоже заработал на нем пятьсот марок.

– Верно. Но почему, собственно, вы так торопитесь его продать? Он вам не нравится?

– Из чистого суеверия, – заявил Блюменталь. – Я не пропускаю ни одной выгодной сделки.

– Чудесное суеверие, – заметил я.

Он покачал сверкающей лысиной.

– Вот вы не верите мне, а между тем так оно и есть. Это страхует меня от неудач в других делах. Упускать добычу в наши дни – значит, бросать вызов судьбе. А этого теперь никто не может себе позволить.

В половине пятого Ленц, сделав значительное лицо, поставил передо мной на стол пустую бутылку из-под джина.

– Мне бы хотелось, чтобы ты наполнил ее, детка! На свои шиши! Ты не забыл о нашем пари?

– Не забыл, – ответил я. – Но ты явился слишком рано.

Готфрид молча сунул мне под нос свои часы.

– Половина пятого, – сказал я. – Льготное время еще не истекло. Опоздать может каждый. Впрочем, предлагаю поправку к пари: ставлю два против одного.

– Принято, – торжественно провозгласил Готфрид. – Это означает, что я даром получу четыре бутылки джина. Это называется героической защитой обреченных рубежей. Мужественно и почетно, детка, но – ошибочно…

– Подождем…

На самом деле я давно уже не был так уверен, как старался это показать. Напротив, я все больше склонялся к тому, что булочник не придет. Нужно было задержать его утром. Слишком он ненадежен.

Когда в пять часов на соседней фабрике, производившей перины, завыла сирена, Готфрид молча выставил на стол еще три пустые бутылки из-под джина. И уставился на меня, опершись о подоконник.

– Пить хочется, – сказал он немного погодя со значением. В это мгновение я различил на улице характерный шум «фордовского» мотора, и вскоре к нам во двор въехала машина булочника.

– Коли тебе хочется пить, милый Готфрид, – заявил я с подчеркнутым достоинством, – то беги, не откладывая, в магазин и принеси две бутылки рома, которые я у тебя выиграл. Так и быть, бесплатный глоток ты получишь. Видишь во дворе булочника? Психология, мой мальчик! А теперь убери-ка эти пустые бутылки! А потом можешь промышлять на такси. Для более тонких дел ты еще не дорос. Привет, сын мой!

Я вышел во двор и сообщил булочнику, что машину, возможно, удастся заполучить. Правда, владелец требует семь с половиной тысяч, но если он увидит наличные, то наверняка согласится и на семь.

Булочник слушал меня настолько рассеянно, что я даже растерялся.

– В шесть часов я буду звонить ему снова, – наконец сказал я.

– В шесть? – очнулся булочник. – В шесть мне надо… – Внезапно он повернулся ко мне. – Может быть, пойдете со мной?

– Куда? – спросил я с удивлением.

– К вашему другу, художнику. Портрет готов.

– Ах вот оно что – к Фердинанду Грау…

Он кивнул:

– Пойдемте. Заодно поговорим и о машине.

По всей видимости, он почему-то не хотел идти один. Мне же теперь не хотелось оставлять его одного.

– Хорошо, – сказал я. – Но это довольно далеко. Так что давайте поедем сразу.

Фердинанд Грау выглядел плохо. Лицо помятое и обрюзгшее, серо-зеленого цвета. Он приветствовал нас в дверях мастерской. Булочник едва взглянул на него. Он был как-то странно не уверен в себе и взволнован.

– Где портрет? – сразу же спросил он.

Фердинанд указал рукой на окно. Портрет стоял у окна на мольберте. Булочник быстро прошел туда и застыл перед ним. Через какое-то время он снял шляпу, что забыл впопыхах сделать сразу.

Мы с Фердинандом остались в дверях.

– Как дела, Фердинанд? – спросил я.

Он сделал неопределенный жест рукой.

– Что-нибудь случилось?

– Что могло случиться?

– Ты плохо выглядишь…

– И только-то?

– И только…

Он положил мне на плечо свою ручищу, и его лицо старого сенбернара озарилось улыбкой.

Мы постояли так еще немного. Потом подошли к булочнику. Портрет его жены поразил меня. Голова получилась замечательно. По свадебной фотографии и другому снимку, на котором едва можно было что-либо разобрать, Фердинанду удалось написать портрет еще молодой женщины, взирающей на мир серьезными, несколько растерянными глазами.

– Да, – сказал булочник, не оборачиваясь, – это она. – Он сказал это скорее для себя, и мне показалось, что он даже не заметил, как у него это вырвалось.

– Вам достаточно света? – спросил его Фердинанд.

Булочник не ответил.

Фердинанд подошел к мольберту и слегка повернул его. Потом, отойдя, кивнул мне, приглашая к себе в каморку рядом с мастерской.

– Вот уж не думал, – сказал он с удивлением, – что и такой несгораемый сейф, как он, может рыдать. Его проняло…

– Рано или поздно пронимает всякого, – возразил я. – Да только его – слишком поздно…

– Слишком поздно, – сказал Фердинанд, – это всегда бывает слишком поздно. Уж так устроена жизнь, Робби.

Он медленно прошелся по комнате взад и вперед.

– Пусть пока побудет наедине с собой. Можем тем временем сыграть партию в шахматы.

– У тебя золотая душа, – сказал я.

– При чем здесь это? – Он остановился. – Его душе от этого не будет ни прибытка, ни убытка. Да и нельзя все время думать о подобных вещах – не то бы люди на земле разучились улыбаться, Робби…

– И опять ты прав, – согласился я. – Ну, давай сгоняем партийку.

Мы расставили фигуры и начали игру. Фердинанд выиграл без особых усилий. Поставил мне мат слоном и ладьей, даже без помощи ферзя.