От этих мыслей стало противно и гадко. Он-то себе напридумывал, нафантазировал! Ходил тут как идиот, с блаженной улыбкой, перед людьми позорился.
Ничему его жизнь не учит.
В этих душевных терзаниях Мишка провел одиннадцать дней, четыре часа и пятьдесят шесть минут. Плохо ел, плохо спал. Дышалось бедняге тоже как-то через силу. В мыслях и сердце плотно засел образ сероглазого, бездушного начальства. Попыток связаться с ним Переступко больше не делал. Хоть и был он парнем чувствительным и недалеким, но гордость все же имел. На ней родимой и держался, чтобы тупо не сорваться и не позвонить этому мучителю и не высказать ему все, что о нем думает!
А думал Мишка много.
— Чего-то ты бледный какой-то. Съел, может, чего? — переживала за соседа по столу Галочка.
— Спасибо. Я нормально, — отбрехивался Мишка и зарывался с головой в работу.
Проницательные девчата ему не верили. Пытались всячески растормошить сникшего парня. Было видно, что того что-то мучает. Но Переступко мужественно терпел, давил на лице улыбку, больше похожую на оскал.
О том, что большое начальство вернулось, блондинистый бухгалтер узнал случайно. Пошел с болтливым Пашкой в курилку, да так и застыл в дверях, наблюдая неизменный дует — Перегуду и Керчинского. Последний стоял в расслабленной позе, привалившись к стене и скрестив длинные ноги. Выпускал красивым ртом струйки дыма, из-под ресниц глядя на что-то вещающего Сергея.
Тихо поздоровавшись, парни примостились у соседней стены. Мишка, борясь с внутренней дрожью и волнением, бросал полные надежды взгляды на Руслана Валерьевича. Тот лишь коротко кивнув на приветствие, не обращал на них более никакого внимания. Ни одного даже короткого взгляда. Ни жеста, ни понятного только Переступко намека. Ничего.
Вот тогда-то парень окончательно и осознал степень своей влюбленности в начальника и такую же крайнюю степень равнодушия того к самому Мишке. От горечи запершило в горле, закашлявшись до выступивших на глаза слез, Переступко шепча что-то нечленораздельное, поспешил покинуть давящую курилку.
Глупо было даже надеяться на взаимность от такого человека, как Керчинский. Мишка не дотягивал до него по всем параметрам. Не вписывался в его дорогую жизнь. Они были из разных миров, и теперь это стало очевидно незадачливому, по уши влюбленному бухгалтеру.
Но как же от этого было больно! Драло, пекло в груди, скручивало внутренности узлом.
Вернувшись на свое рабочее место, парень тупо уставился на свои ладони, шумно вдыхая. Часто заморгал. Закусил губу, гоня непрошеные слезы. Дымова молча протянула ему салфетку. Парень принял, кивнул в знак благодарности. Сидел минут двадцать, вцепившись в стол, пережидал нахлынувшую волну отчаяния. Беднягу даже замутило.
Доработал день на автопилоте. Домой шел пешком, вдыхая вечернюю прохладу. Июнь в этом году выдался жарким, днем солнце пекло нещадно, заставляя жалких людишек прятаться в тени и литрами глотать холодную воду. А вот вечером было хорошо. Духота спадала, на смену ей приходила приятная вечерняя свежесть.
Мишка пристроился на лавке в парке, разглядывая проходящие мимо парочки, катающихся на скейтах подростков и мамочек с колясками. Тяжко вздохнул, откидываясь на деревянную спинку скамейки и задирая блондинистую голову к небу. Вечерело. Позорненько хотелось завыть. Ну почему он такой непроходимый идиот? Ведь был у него уже опыт с таким же надменным типом еще в студенческие годы. Тот тоже быстро взял Мишку в оборот, узнав о нетрадиционной ориентации скромного паренька. Мурыжил Переступко почти год, то появляясь, то пропадая неделями. Крутил перед Мишкиным носом шашни с девчонками. Наивный студент все прощал, стоило горе-любовничку заявиться на пороге его квартиры с нелепыми, пьяными извинениями и признаниями. Вся эта канитель тогда знатно вытрепала Переступко и нервы и душу. Отходил долго и мучительно. Собирал себя по кусочкам. Может поэтому спустя годы испытал симпатию к безобидному, улыбчивому айтишнику. Тот не грозил ему новыми эмоциональными качелями. В глубине души Мишка понимал, что Стрельников никогда не ответил бы ему взаимностью, будучи до кончиков волос натуралом. Эти чувства были безопасными, и Переступко это устраивало. Пока та идиотская смска…
И снова те же грабли. Сколько раз нужно получить ими по сердцу, чтобы наконец дошло, что от таких, как Керчинский, нужно держаться подальше? Ну чего уж теперь? Теперь уже поздно. Мишка уже увяз в нем, как глупая муха в паутине. Был оплетен его взглядом и запахом. Тихим, чуть хрипловатым голосом. Горячими, сильными руками и постыдными, томными воспоминаниями.
Болезненно дернувшись, Переступко вынырнул из своих тягостных дум. С удивлением замечая, что уже окончательно стемнело. Народу стало меньше, а улицы украсились ночными огнями. Посидев еще какое-то время в парке, медленно потянулся в сторону дома, понуро опустив плечи.
На выходных валялся на кровати, тупо созерцая потолок под ненавязчивый шум из телевизора. Поднимался только справить естественную нужду и пожевать печенья, запивая холодным чаем.
На работе дни сливались в один монотонный, затягивающий омут. Переступко работал усердно, ни с кем более не общаясь на посторонние темы. Отвечал девчонкам сухо и сдержанно. Больше не шутил в свойственной ему манере, не проявлял прежнюю эмоциональность, что выделяла его среди других коллег его возраста. Он просто приходил, делал свою работу и уходил. Сидеть в парке стало теперь каждодневной традицией. Маленькой отдушиной перед возвращением в пустую квартиру, где был только он и раздирающие душу мысли.
Как-то раз, возвращаясь домой как обычно — пешком, Мишка шел по новому, более длинному маршруту. В наушниках играла любимая музыка, создавая иллюзию покоя. Пока Переступко шел, ему было легче.
Он как раз остановился на светофоре, глядя по сторонам, да так и замер, пригвожденный к асфальту очередным ударом. В дорогом ресторане напротив он заметил Керчинского. Начальник сидел за столиком у панорамного окна и потягивал вино из высокого бокала. Напротив сидела стройная, эффектная брюнетка с инстаграмным лицом. Пухлые алые губы растягивались в улыбке. Она слегка запрокидывала голову, весело смеясь, кокетливо поправляла бретельку на легком платье. Руслан улыбался ей, откинувшись на стуле. Он был расслаблен и открыт. Периодически стучал пальцами по столу, зачесывал пятерней непослушные темные волосы, открывая высокий лоб. Рядом, на столе, лежал букет белых роз. Девушка как бы невзначай опустила руку на середину стола. Керчинский тут же накрыл ее своей, слегка подавшись вперед. Мишка смотрел на это с каким-то отстраненным интересом. А в груди все сжималось и сжималось. Давило. Наваливалось. Дышать было больно. Весь мир вокруг словно замер. Остановился. Музыка в наушниках стихла. В глазах защипало.
— Урод! Глаза разуй! Какого хера?! Обдолбанный что ли?!
Переступко словно вынырнул из оцепенения. Пару раз моргнул, смахивая слезы, и осознал себя стоящим посреди проезжей части. Машины сигналили ему, водители орали матом, сообщая эротический маршрут дальнейшего Мишкиного следования. Прохожие удивленно на него косились. Бросив короткий, полный отчаяния взгляд на ресторан, парень наткнулся на напряженное начальственное лицо. Из-за поднятого шума все смотрели на блондина, как на ненормального, выпершегося на дорогу в разгар движения. Всхлипнув, Мишка развернулся на пятках и сбивчиво извиняясь, побежал обратно на тротуар. Дальше — за угол, и вниз по дороге, не замечая ничего и никого вокруг. Главное подальше оттуда, подальше от человека, что показал ему, каково это летать. И подняв в самую высь, безжалостно шваркнул о землю.
Ревел всю ночь.
Утром еле волочил ноги по коридорам. Оказавшись на рабочем месте, первым делом распечатал типовой договор. Вписав даты и обоснуй «по собственному желанию», размашисто расписался. Подошел к главбуху, сухо проинформировал, что отрабатывает последние две недели, и понес листок к кадровикам.
