на свою портниху, которую все знали как жену Саши-часовщика. Сейчас даже удивляюсь, откуда у мамы брались силы на песни, на шутки, ведь приходилось много и напряженно трудиться и на работе, и дома.

Мама почти всю жизнь работала секретарем-машинисткой на Телавской шелкомотальной фабрике, и до войны, и после, и до самого конца. Ее знали и любили все не только на фабрике, но и в городе. Мама была общительная и добрая, старалась всем помочь в трудную минуту. Но и у нее бывали трудные времена: отец иногда увлекался женщинами. Было несколько таких случаев. Тогда маме бывало очень тяжело, и мы старались поддерживать ее.

Последнее фото с мамой, 1959 год.

Фото Л. Гогуадзе

Мама всю жизнь мечтала иметь свой дом с камином, садом, виноградником. Для климата и природы Кахетии это не такая уж невыполнимая мечта. И мы стали строить такой дом. Правда, я в это время учился в институте и участвовал меньше всех. Кроме этого, у меня почему-то не лежала душа к этому дому. Даже не могу объяснить почему, как будто он должен был принести нашей семье несчастье. Но вслух я об этом никому не говорил. Дом наполовину уже был готов, мы переехали уже туда, сад стал подрастать, виноградная лоза – давать урожай. Постепенно неприятные предчувствия стали забываться.

Единственное, что в нашей семье никогда не забывали, это песня. Мы пели всегда. Позже, когда я уже работал в типографии и редакции, играл в городском самодеятельном джаз-оркестре, я попросил маму напеть мне песни своей молодости. Она это делала с удовольствием и мастерски. Поэтому я решил записать наши песни, и в первую очередь мамины. Я так и поступил: купил магнитофон «Яуза» и записал несколько песен. Мама прослушала запись и сказала:

– Сотри, пожалуйста, я спела неудачно. Приедешь из Тбилиси, запишем все сначала. – К сожалению, я послушался, хотя мне понравилось, как мама спела и как звучала запись, а мама была слишком строга к себе…

Это было вечером 2 декабря 1960 года. Назавтра утром мы, то есть наш оркестр «Цицинатела» («Светлячок»), выезжали в Тбилиси, где мы должны были выступить в прямом эфире по республиканскому телевидению.

3 декабря утром мы приехали в Тбилиси и весь день находились в зале Дома офицеров, откуда должна была идти передача: репетировали, готовились. Телевизионщики настраивали свою аппаратуру. И мы не знали, что делается в мире в этот день, так как весь мир сфокусировался для нас в этом зале.

А случилось в этот день для нашей семьи самое страшное: маму сбила машина и она скончалась на месте. Она утром шла на работу, ей осталось перейти только улицу, но, увы. Мне не сообщили о случившемся, чтобы не сорвать передачу, к которой мы готовились целый год. А в Телави, где все знают друг друга, люди смотрели телевизор и плакали, понимая, что я играю и пою, не зная о постигшем нас горе.

Хоронил маму весь город, друзья и близкие, знакомые и совсем незнакомые люди.

После похорон я вспомнил о магнитофоне, включил его, надеясь, что хоть что-нибудь сохранилось. Но, увы, ничего. Я не могу простить себе до сих пор, что не записал раньше мамин голос, не сохранил его.

После мамы отец вообще не мог уже жить в нашем доме, все время старался уезжать в командировки или уходить к родственникам или друзьям. В конце концов он сказал нам с братом, что решил продать дом и переехать в Тбилиси.

Так осиротела и распалась наша дружная семья, и мы разъехались кто куда. Брат с женой переехали к ее родителям, а я в 1967 году уехал в Подмосковье, где жила мать жены.

Прошло очень много лет, но боль не утихает до сих пор. Ведь маме было всего 53 года.

Мой отец Иван (Вано) Аркадьевич Саамов родился в 1900 году в городе Сигнаги. Когда ему было 12 лет, его увезли в Петербург, где тогда жила его старшая сестра Ева Аркадьевна, будучи замужем за богатым торговцем мехами. За несколько лет он в совершенстве изучил русский язык, получил первые уроки жизни.

Он позже стал известным в Грузии финансистом и еще совсем молодым человеком был назначен управляющим отделением Госбанка в городе Телави. С мамой они встретились в Сигнаги, когда она еще училась в школе. Поженились они сразу после того, как мама окончила школу.

Я отца помню лет с трех или четырех. Тогда мы жили рядом с городским рынком. Когда он шел домой, всегда покупал что-нибудь вкусное: говорил, что приходить домой с пустыми руками нельзя. Летом он обычно приносил арбуз или дыню. Мы с братом ждали его прихода, зная, что нас ждет подарок. А я почему-то кричал на всю улицу: «Смотрите, что папа принёс, он арбуз принес»!

Отец был человеком общительным, любил друзей, и было их у него много. Он мог друзьям отдать последнюю одежду или еду без всякого сожаления. Когда мы шли по городу, все с ним здоровались, относились к нему уважительно. Но на работе он был руководителем строгим и требовательным, принципиальным и, если требовалось, даже непреклонным.

Кроме основной работы, отца часто приглашали в суд в качестве эксперта-финансиста, и его заключения, как правило, ложились в основу судебных решений.

Был в его биографии и такой случай. Один сотрудник банка покончил жизнь самоубийством. Почему-то против отца выдвинули совершенно нелепое обвинение – содействие в самоубийстве (что-то в этом роде). Завели уголовное дело.

Я с отцом. Фото И. Тори

И было в нашей родной большевистской партии такое негласное правило, точнее – словоблудие: «Коммуниста нельзя судить». То есть, если против человека было возбуждено уголовное дело, независимо оттого, подтверждалось обвинение или нет, его авансом исключали из партии. Так что отца тоже исключили. Естественно, обвинение сразу же развалилось, дело закрыли, а отца пригласили в райком партии и предложили ему написать заявление о восстановлении его в партии. Отец возмутился и ответил:

– Вместо того, чтобы извиниться передо мной за необоснованные подозрения, вы хотите, чтобы я еще и заявление написал. Я разве писал вам заявление об исключении? Нет! Так что будьте любезны, исправляйте свою ошибку и восстановите меня в партии. Да, перед ним извинились, но в партии не восстановили, так как он заявления так и не написал.

Брат с отцом. Фото И. Тори

Такая принципиальность другому человеку могла стоить если не головы, то хотя бы карьеры (ведь был 1933 год!). А на служебной карьере отца это никак не отразилось. Это был редчайший случай в советское время, чтобы такой важной организацией, как Госбанк, руководил беспартийный человек, тем более – исключенный из партии. Более того, через несколько месяцев отца повысили в должности: назначили заведующим финансовым отделом райисполкома.

Отец умел быть на виду. Этому способствовали его общительный характер и его музыкальные способности. Он виртуозно играл на восточном инструменте тари, который широко распространен в Азербайджане. Для Грузии тари большая редкость. Помню, Телавский драматический театр, один из старейших в республике, решил поставить модную тогда оперетту азербайджанского композитора Гаджибекова «Аршин Мал Алан». Основным солирующим инструментом в оркестре является как раз тари. Пригласили отца. Короче, этот спектакль шел в нашем театре несколько лет с неизменным успехом. Если учесть, что численность населения города тогда не превышала 25 тысяч человек, то это своеобразный рекорд. Люди смотрели спектакль по много раз, часто ходили, как тогда говорили, «на Вано». То есть приходили послушать его игру. Мы с братом постоянно находились то в зале, то за кулисами, гордились, что наш отец пользуется таким успехом. А закулисная жизнь в театре необычайно интересна. Часто приходилось наблюдать, как актеры за кулисами ссорятся и тут же выходят на сцену и играют влюбленных. На меня это производило очень сильное впечатление. Но это так, к слову.