– Вы что, Виктор Иванович, не понимаете всей важности изобретения моего отца? Ведь его изобретению просто цены нет! Да если бы во время второй мировой войны это изобретение было бы в Советской армии и на флоте использовано, то знаете, сколько бы животных тогда не погибло бы? Да и боеприпасов бы было сколько вхолостую не потрачено!? Да я Вам больше того скажу, победа была бы не в 1945 году, а гораздо раньше, в 44-ом, а м.б. и вообще в 43-ем. Вот. – Степан не говорил, а кричал в свой смартфон. Слюни просто брызгали на камеру, на кончиках губ появилась пена. Зрачки глаз расширились, руки мелко тряслись и картинка на смартфоне сильно подрагивала.

– Стёпа, Стёпушка! Успокойся! Успокойся, Стёпушка! Не надо так нервничать! Хорошо, что ты мне всё объяснил! Ты абсолютно прав, Стёпа, – профессор пытался, как мог, успокоить взбешенного от ярости молодого аспиранта.

И вдруг, о, чудо!? У Степана закончилась зарядка, сел аккумулятор, связь оборвалась.

Профессор вздохнул с облегчением и отправился на кухню пить чёрный кофе.

Через полчаса опять вышел на связь аспирант Степан.

– Виктор Иванович, Вы не сердитесь, пожалуйста, на меня. Просто обидно, что Вы так неадекватно отреагировали на изобретение моего отца, – виноватым голосом оправдывался аспирант.

– Хорошо, я понял. Извини, если что… А чем сейчас занимается твой папа?

– А его уже нет. Его убили двенадцать лет тому назад, – Степан расплакался и положил трубку.

Через 10 минут Степан снова позвонил Захарову.

– Виктор Иванович, а как Вы считаете, разве можно учёного насильно класть в дурку лишь за то, что тот сделал сенсационное открытие? – Степан опять был на взводе, но уже не ревел и было видно, что он высморкался, вымыл лицо, привел себя в порядок.

– Что ты имеешь ввиду? – Виктор Иванович закончил мытьё посуды на кухне, всё прибрал и отправился в спальню, где только-только успел принять горизонтальное положение. Он уже собирался выключить смартфон и замкнуть на массу, придавить часок-другой, но не успел, позвонил Степан.

– Мой отец сделал важное научное открытие, он установил и научно доказал, что большинство животных умеют читать. Более того, он провёл эксперимент, в ходе которого все его научные гипотезы и теории полностью подтвердились.

– Ну-ка, ну-ка, поподробнее… Это уже действительно интересно, – Виктор Иванович обратился в слух. Он с нетерпением ждал очередной "научной" сенсации, после которой он хотел выключить смартфон, поржать во всю силу и… поспать.

– Хорошо, только дайте слово, что Вы не будете об этом ни с кем говорить, ничего и никому не расскажете?

– Зуб даю! Честное комсомольское!

– Отец ещё до службы на флоте выявил способность у птиц, в частности, голубей, ворон, чаек и кого-то там ещё, разговаривать и читать.

Виктор Иванович оху@л. Он вдруг отчётливо понял, что его аспирант, которого ему навязал его директор института, просто сбрендил. Профессор лежал на диване и тупо смотрел на Степана, который вошёл в раж и что-то там рассказывал.

– … и вот эти листочки, которые до сих пор висят на окнах моей квартиры…

– Погоди, погоди, – перебил Степана профессор, вышедший из оцепенения и включившийся снова в разговор, – не спеши. Какие ещё листочки? Поподробнее, пожалуйста.

– Отец написал на листочках для птиц следующие плакаты, объявления… Ну, чтобы они поняли, что мы, люди, их уважаем и понимаем. Что мы общаемся с ними на равных.

– Подожди! Какие плакаты? – не мог взять в толк оху@вший от шизоидного аспирантского бреда профессор.

– Посадка запрещена! Не стучать! Не срать! И так далее…

– Это – плакаты? – удивился профессор.

– Ну, да! Конечно, – Степан тоже слегка удивился непониманию своего научного руководителя, ведь он рассказывал ему всё очень и очень подробно.

– Так, дальше давай! – Захаров вдруг почувствовал, что он может не сдержаться и взорвётся от смеха, который еле-еле сдерживал.

– Птицы, видя эти надписи, понимая, что им – пизд@ц, если они вдруг только даже просто присядут на подоконник или сам балкон, стали облетать стороной окна нашей квартиры.

– Ах, вот оно как?!

– Ну, да! Я же это тоже проверил на практике. После смерти отца плакаты же все у нас остались. Они действительно работают. А когда я ещё установил с улицы на все окна квартиры электрические ролетты, то за семь, нет, за восемь лет, представляете? – ни на одной из них даже никакого намёка на какой бы то ни было контакт с птицами ни разу не было. Ни единого следа, ни какашечки, ничегошеньки! Вот как!

– Стёпа, послушай, у меня есть коллега, Игорь Витальевич… Тебе надо с ним пообщаться. Расскажешь ему и про свои изобретения, и про научные открытия отца… Про диссертацию расскажешь… Сегодня, прямо сегодня ему позвони, т. к. он на днях улетает в Милан…

– На симпозиум? – спросил аспирант.

– На симпозиум, на симпозиум. Будет ещё и на итальянском телевидении выступать…

– Да, спасибо! Я, кстати, забыл Вам рассказать, что идею с видеорегистрацией шаров и мячей я вынашиваю давно, ещё со школьной поры. Мы с отцом, он ещё не лежал в психушке, были на какой-то там выставке, или в каком-то музее… Не помню. Не суть! Мне отец показал работу норвежского импрессиониста Эдварда Мунка "Крик". Картина сразу же понравилась. И именно это полотно и натолкнуло меня на данное предложение, которое я думаю, надо положить в основу всей моей диссертации?! – Степан положил смартфон, куда-то ненадолго отошел, а затем продолжил, – я сейчас Вам по WhatsApp перешлю полотно Эдварда Мунка. Ловите.

Связь опять прервалась. Не прошло и 10 секунд, как Захаров получил картинку. Открыв и просмотрев аспирантское сообщение, у Виктора Ивановича начался гомерический смех. Он только выдавил со слезами на глазах одно, единственно слово Пизд@ц! Затем смех разом стих и лицо профессора вдруг стало очень злым.

– Валерий Петрович, добрый день! Не отвлекаю от телевизора, от важных дел? – Виктор Иванович позвонил директору института, с подачи которого у него теперь появился аспирант Степан.

– Да нет, всё нормально. Сейчас был в бассейне, проплыл 800 метров и устал…

– Ясень пень! А я вот с Вашим, бл@дь, Степаном больше часа общался. Сука, достал он меня.

– А что такое? – спросил Валерий Петрович.

– Валерий Петрович, а Вы же знаете, что Степану место не в науке, не в аспирантуре, а в дурке?!

– Ну, у всех у нас могут быть странности… А что, Стёпа Вам тоже что-то про свои изобретения рассказывал?

– Валерий Петрович, за что Вы со мной так? Я же Вам ничего плохого не сделал! Зачем Вы закрепили этого придурка за мной?

– Виктор Иванович, я сам был поставлен в глупое положение… Я трахнул как-то по пьяне одну бабу, которая попросила помочь с сыном её начальницы. Понимаете, отказать я не мог, т. к. моя тёлка очень быстро забеременела от меня и мне надо было её уболтать на аборт. Вот я и взял этого параноика в нашу аспирантуру. Кто же знал, что он – мудак конченный?!

– Ладно, проехали. Отбатрачите. Можно премией или хорошей загранкомандировкой, – пошутил Захаров.

– Хорошо, не переживайте. Всё сделаем, на связи, – Валерий Петрович первым разъединился, а Виктор Иванович, словно камень с души скинул, облегченно вздохнул.

С картиной Эдварда Мунка «Крик» сейчас знакомы гораздо лучше, чем с биографией норвежского художника. Жизнь его, мрачная и мучительная, была наполнена смертью, психическими расстройствами, разочарованием. На закате своих дней Эдвард Мунк оставил запись в дневнике: «Болезнь, сумасшествие и смерть были черными ангелами, слетевшимися к моей колыбели, чтобы сопровождать меня на протяжении всей жизни».